Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания 11-летнего мальчика со Старого Мяста



Кшиштоф Яворски
род. 27.03.1933 в Варшаве
сын Станислава и Ванды Яворской, урожденной Мерославской


         Вступление
         Я родился в 1933 г. в Варшаве, где провел все детство. Отец Станислав был юристом, а в 1939 г. следственным судьей, работавшим в варшавском Суде, мать Ванда была врачом-окулистом. В 1939 г. я должен был начать учебу в начальной школе. 1 сентября все диаметрально изменилось. Отец в звании поручика был мобилизован и получил назначение в Корпус Охраны Пограничья на пограничную заставу возле Вильно. Он попал в советский плен и уже никогда не вернулся домой. До нас дошло только одно его письмо из Козельска. Вместе с тысячами других польских офицеров он был убит палачами из НКВД в Катыни. Мать, в одиночку воспитывая троих детей, пережила оккупацию и Восстание.
         Я начал ходить в первый класс в школу на улице Бароковой. Это продолжалось всего несколько недель, потому что немцы устроили в этом здании свой госпиталь. Во второй класс я ходил очень недолго в школу на улице Медовой 25. В третий класс я ходил в частную школу на Театральной площади вплоть до момента ее закрытия. В 1942/43 и 1943/44 годах учебу я продолжал на тайных курсах.
         Наш курс, который вели польские учителя, состоял из шести учеников. Кроме меня, в нем участвовали: Ежи Ямёлковски, Анджей Ярчик, Януш Рохозиньски, Ванда Олейник и девочка, имени которой я не помню. До начала Восстания в 1944 г. наша семья жила на улице Длугой 9/11 на Старом Мясте.

         Последние каникулы
         Наши последние каникулы перед началом Восстания в 1944 г. мы провели в Отвоцке, на съемной квартире деревянного дома в стиле "Привислинский барак". Мы были в сверхкомплекте – не только трое Буйновских и нас трое, появились также Анджей Мерославски и Тадё.
         Мой старший брат, род. в 1929 г. Станислав "Стасё" сражался во время Восстания на Повислье, потом в Средместье и на Чернякове. Мы не знаем, где и как он погиб. Сестра Малгося, род. в 1937 г., пережила Восстание.
         Буйновские были детьми сестры моего отца Марии "Дзютки". Богдан, род. в 1927 г., сражался на Повислье в одном взводе со "Стасем", выжил и после войны поселился в Бразилии. Его брат Станислав "Тайо", род. в 1931 г., пережил Восстание. Сестра Ядвига, род. в 1935 г., умерла 3 сентября 1944 г.
         Супруги Станислав и Стефания Мерославские, которых в 1939 г. немцы выселили из Иновроцлава, жили на улице Медовой 11. Анджей Мерославски, псевдоним "Сова", род. в 1926 г., самый младший брат моей мамы, погиб при штурме Дома Орионистов в первые минуты Восстания. Вместе с дедушкой и бабушкой жила их дочь Мария Анна ("Зуза") вместе с мужем Витольдом (Дзидек) Золотенько, с которым они поженились на Пасху 1944. Тадеуш Зеленьски "Тадё", род. в 1922 г., единокровный брат Стефании Мерославской, сражался на площади Нарутовича на Охоте и вышел с отрядом из Варшавы.
         Здание стояло на просторном лесном участке. Рядом с нами была реквизированная школа, в которой разместилась рота немцев, упорно тренировавшихся. Программа наших занятий была обширной - мы не только передразнивали немцев, метавших гранаты, но, прежде всего, ходили к Висле возле устья Свидра, где в амбаре стояла наша байдарка. На песчаных отмелях, заросших лозняком, и на неглубоких рукавах Вислы можно было проводить время в совершенно идиллической атмосфере. По дороге к Висле и обратно можно было наслаждаться видом Великого Отступления непобедимого Вермахта и его придатков. Этими придатками были тянувшиеся километрами колонны конных повозок с бегущими от советской власти русскими, калмыками и Бог знает какими еще нациями. На возах, кроме домашней утвари, как сено лежали винтовки, патронные ленты и разного рода военное снаряжение. Вроде бы все это можно было относительно дешево купить.
         Другим занятием, впрочем, довольно идиотским, но доставлявшим нам много радости, была наша "Война с паровиком", которую мы вели на полях между Отвоцком и Карчевом. Она заключалась в том, что мы засыпали песком несколько метров железнодорожных путей перед небольшим поворотом, а в середину втыкали большой можжевельник. Могло показаться, что кто-то разобрал и украл часть путей. Нам было интересно, позволит ли машинист себя обмануть и остановит ли состав. Видимо, это не была оригинальная идея, и машинист знал этот фокус. Он только поддал пару и среди фонтана песка из-под колес форсировал "несуществующий" отрезок путей.
         Поэтому для следующего "самоварчика" (шутливое название паровозов узкоколейки) мы усовершенствовали препятствие, сложив на путях пирамидку из собранных в поле камней. Это препятствие действительно задержало поезд – машинист остановился и, ругаясь на чем свет стоит, разрушил нашу пирамидку. Очередной идеей был "взрыв" "самоварчика" с помощью уложенных на рельсах гильз от патронов с капсюлем. Стреляло здорово, но гораздо лучше получалось с "большой железной дорогой".
         Во второй половине июля немцы начали готовить на этом поле полевой аэродром. Сначала на нем приземлялся самолет-разведчик Физелер "Шторх" ("Fieseler Storch"), а однажды приземлился даже настоящий "Ju-52." Как-то вечером над аэродромом кружилась "Savoia - Marchetti", но все же не приземлилась. Внезапно немцы собрали манатки и исчезли. Прекратилось также движение автомобилей и повозок.

         Мы возвращаемся в Варшаву
         Первым исчез из Отвоцка Ендрек, а с ним Тадё, вскоре после них в Варшаву отправились Богдан и Стасё, было ясно, что что-то готовится. Неожиданно 28 июля приехали мама и тетка Дзютка и велели нам быстро собираться. Мы уезжали в такой спешке, что большая часть наших пожитков (в том числе значительная часть моих оловянных солдатиков) осталась в Отвоцке. Спустя полгода это оказалось спасением для Буйновских, которые после возвращения в Варшаву в январе 1945 получили назад свою постель.
         Пока что в жаркий день мы погрузились в поезд. "Самоварчик" с трудом тащил очень длинный ряд вагонов, битком набитых уже в Отвоцке и все более наполнявшихся по мере того, как мы проезжали через очередные станции. После Вавра были заняты не только ступени, но и крыши вагонов, а локомотивчик с трудом тащил эту тяжесть. Тем временем по Гроховской в обратном направлении двигалась огромная колонна немецкой пехоты, шедшей довольно ровными рядами, ехали орудия, правда, по большей части на конной тяге. Видно было, что немцы готовятся если не к контрнаступлению, то, во всяком случае, к длительной обороне. Уже после 20-ти часов "самоварчик" дотащился до станции Варшава-Мост, где ждала такая же огромная толпа людей, как и та, что приехала. Уже наступил комендантский час, а нам надо было еще перейти через мост Кербедзя, но немцев не было видно. Нас никто не остановил, и мы добрались до дома на Длугой.
         Как я узнал из скромной книжечки под названием "Варшавские паровики", купленной через 30 лет после войны, мы приехали в Варшаву последним "самоварчиком". Он еще вернулся в Михалин, после чего машинист отцепил локомотив и помчался в депо в Карчеве, но на памятном поле между Отвоцком и Карчевом его остановили уже Советы.

         Приключение у Цитадели
         На следующий день мы с Таем пошли на прогулку, к Воротам Казней в Цитадели, запасшись какими-то бутербродами. Мы как раз удобно расположились с видом на Вислу и на забитые вагонами все четыре железнодорожных пути (в каком-то году немцы на дорожном мосту также положили рельсы), когда внезапно над нами разыгралось настоящее воздушное сражение. Трудно было сосчитать, сколько самолетов принимало в нем участие – три, четыре или пять и какого они были типа. Они пикировали над мостом и свечой взмывали вверх. Внезапно над насыпью со стороны зоологического сада пролетел Me-109 и тоже взмыл вверх. Они немного постреляли, что-то упало в воду возле моста, подняв огромный фонтан, и вся компания пропала так же быстро, как и появилась. Это было невероятно захватывающее зрелище, которое свидетельствовало о том, что Советы уже рядом. К сожалению, после начала Восстания им видимо было запрещено появляться над Варшавой, во всяком случае, до второго сентября, кроме постоянно летавших "Штукасов", и раз летевших на довольно большой высоте "Фокке-Вульфов" ("Focke-Wulf"), никаких других самолетов я не видел. Вторую прогулку я устроил к мосту Понятовского, где с интересом наблюдал за немецкими саперами, укладывавшими взрывчатые материалы в отверстия в опорах. Они работали спокойно и с явной сноровкой.
         После возвращения домой мы узнали, что нас навестил Корчак-Струс, то есть муж маминой кузины, Баси Мерославской. Он приехал на велосипеде из Отвоцка и рассказывал, что в Отвоцке уже Советы, возле Блот он наткнулся на немцев, потом снова на Советов и снова на немцев. Он уладил свои дела, сел на велосипед и поехал, словно за ним гнался дьявол... Этот случай наглядно показывает, какой балаган царил на фронте, и что действительно Советы тогда со сказочной легкостью могли дойти до Варшавы.
         Стасё с Богданом пошли на сбор своего отряда на Повислье. Как я потом узнал, они сидели в помещении на углу Тамки и Тихой. Когда Стасё сбегал по лестнице, я выбежал на балкон: он пробежал через двор, затопал по трем ступенькам сеней со стороны Длугой. Его фигура еще мелькнула в верхнем окошке, позволяющем увидеть часть сеней – и только я его и видел. Мы не нашли никаких следов, позволявших узнать, где и как он погиб. Однако тогда ничего подобного не пришло мне в голову.

         Первые дни Восстания
         Первого августа, около 13.00 произошла какая-то местная перестрелка где-то дальше на Длугой. В результате этой стрельбы люди привели к маме каких-то мужчину и женщину. У мужчины было прострелено легкое – к счастью, навылет, его перевязали, и с помощью какого-то товарища он пошел искать госпиталь. В это время женщина, которая молча и спокойно сидела на "гуральской лавке" в нашей прихожей, начала шататься: оказалось, что у нее в бедре пуля и сильное кровотечение. Здесь была нужна помощь хирурга, поэтому, когда удалось остановить кровь, кто-то вызвал рикшу. Так прошли несколько часов до 17.00, когда во дворе началось оживленное движение, и кто-то закричал, чтобы все выходили строить баррикаду на Подвале. Конечно, я побежал – но мне там нечего было делать – люди выносили какие-то диваны и матрасы, кто-то выкатил ручную тележку. Баррикада выглядела убого, тогда кто-то велел вырывать тротуарные плиты и складывать из них стену. Я вернулся домой и побежал к Буйновским на пятый этаж, откуда был прекрасный вид на площадь Красиньских. Раздалось несколько выстрелов, со стороны Жолибожа проехал на большой скорости какой-то немецкий легковой автомобиль – и люди начали выходить на Длугую.
         После возвращения я увидел, что в нашем дворе царит приподнятое настроение. Нашелся какой-то знаменитый артист польской сцены, которого люди умоляли спеть какую-нибудь патриотическую песню, что он и сделал, запев "Еще Польша..." прерывающимся от волнения голосом.
         Тем временем более трезвомыслящие жильцы наполняли водой ванны и всевозможные емкости, что оказалось весьма пророческим шагом – к вечеру вода перестала течь из крана. Свет тоже погас, телефон, по которому мы пытались дозвониться до Зелезиньских на Повислье – тоже замолк.
         Второго августа в кухне мы наладили производство бутылок с бензином для борьбы с танками, используя весь запас бутылок из кладовой и подвала. Бензина было много в гаражах в 11-м доме. Кроме того, мама открыла пункт стирки и сворачивания заново бинтов. После полудня я побежал на угол Медовой – здесь уже была замечательная баррикада, как раз переворачивали второй трамвайный вагон, сварщик резал рельсы, которые изгибали под углом, люди бойко вырывали тротуарные плиты и складывали из них боковые стенки, одним словом, работа кипела и шла по плану.
         Мама, беспокоясь о Стасе, попросила Виктю, нашу служанку, чтобы она попробовала пройти на Повислье; Виктя лояльно пошла, но быстро вернулась – невозможно было перейти через Краковское Предместье.
         Я старался быть полезным для повстанцев, и третьего августа обратился к квартирующему в нашем доме пану с повязкой. Тот дал мне записку, чтобы я отнес ее на Подвале 21, что я, конечно, сделал очень охотно. Но потом как-то никто не хотел принять на службу такого сопляка. Конечно, Дзидка Золотенько приняли в ряды отряда, сражавшегося в Польской Фабрике Ценных Бумаг. Там он сделал тетиным фотоаппаратом "Leica" пару десятков снимков. Он выглядел по-боевому и вел себя отважно, а на Длугую приходил, чтобы поесть. Витольд Золотенько "Дзидек", муж сестры моей мамы, бывший узник Освенцима, сражался вместе со своим товарищем Альфонсом Мелевчиком в ПФЦБ. Как-то в первые дни Восстания Тайо вспомнил, что наши старшие братцы раздобыли где-то немного патронов для пистолетов и спрятали в толстом слое песка на чердаке в 11-м доме. Мы пошли на этот чердак – и, немного покопав, Тайо нашел картонную коробку. Он с триумфом отнес ее вниз и отдал повстанцам, которые были ему очень благодарны. Это был последний раз, когда мы поднимались на чердак.
         Другим происшествием был вероятный конец нашего, вроде бы безвредного, домашнего фольксдойча, который до Восстания жил этажом выше на нашей лестничной клетке. Как оказалось, он не был таким уж добродушным. Он исчез из дома, но не совсем – примерно 10-го августа заметили, что его глуповатая служанка с корзиной еды и питья поднимается на чердак. В течение нескольких дней в окрестностях повстанцы охотились на доставлявшего много неприятностей "голубятника", которого вроде бы, в конце концов, застрелили. Связь между этим продовольствием и "голубятником" была очевидна. Наша жандармерия арестовала его мать и служанку, но им, кажется, ничего не сделали. Во всяком случае, из дома обе пропали.

         Последующие дни несколько сливаются, и я не могу установить точной хронологии. Во всяком случае, в течение первых двух недель в нашем уголке города дела шли неплохо. Обстрела не было, в Министерстве Юстиции на Длугой 7 открылся госпиталь, со временем работавший все лучше, в котором работали мама и дедушка, воду надо было носить из нижних районов города, внизу Мостовой, но вода была. Голода тоже не было – с немецких складов на Ставках на грузовиках привезли пару тонн сухарей, и каждый брал, сколько хотел. Мы сделали большой запас, который очень пригодился позднее – было что раздавать все более многочисленным беженцам, прибывавшим с окраин Старого Мяста. Наши дворы стали частью "транспортной артерии", по которой автомобили могли объехать свежепостроенную баррикаду поперк улицы Длугой, возле углового дома на Килиньского. Автомобили въезжали в ворота на Длугой 11, по деревянному помосту преодолевали разницу уровней между нашими дворами и выезжали через ворота на Килиньского.
         Эту баррикаду мы строили уже профессионально: ее корпус состоял из брусчатки и тротуарных плит; сорвали бетонное покрытие мостовой, ну и со стороны площади Красиньских выкопали глубокий противотанковый ров, а корпус засыпали землей. Испорченные автомобили, которые в самом начале выкатили из гаражей в 11-м доме, газетный киоск и довольно большое спиленное дерево дополнили баррикаду. К сожалению, эта прекрасная баррикада не была использована, потому что немцы пришли с другой стороны.
Именно когда баррикаду засыпали землей, а я стоял на ее вершине – в нескольких сотнях метров над нами пролетели два истребителя. Люди поднимали головы и радовались, что это наверняка русские. Я же, зрительно натренированный на "Kriegsflugzeuge" (справочник для распознания типов боевых самолетов), сразу узнал "Фокке-Вульфы" - FW-190. Но, видя всеобщую радость, не стал лезть с уточнением.
         Однажды ночью, когда мы еще спали в квартире, а в столовой на матрасах спали вповалку аковцы из какого-то подразделения, на Медовую рухнул канадский самолет, сбитый во время сбросов. Вспыхнул сильный пожар. Кто-то выбежал во двор и кричал, чтобы мужчины бежали спасать то, что можно. Я начал будить людей, но никто не отреагировал – они были страшно измучены.
         В тот день, когда пал Париж, о чем большими буквами сообщали газеты, на нашем дворе состоялся сбор большого отряда – почти сто ребят в шлемах и пантерках, вооруженные "Бергманами" и "Блыскавицами". Это была грозная и очень ободряющая картина. Тем не менее, меня охватили какие-то плохие предчувствия, и я решил разложить пасьянс "сумасшедшая теща", чтобы выяснить, удастся восстание или нет. Вышло, что нет, но я разложил его второй раз и с "одним мошенничеством" - вышло. Тем не менее, какой-то осадок сомнения остался.

         Взрыв танка
         Следующим случаем был взрыв танка-ловушки на Килиньского. Мы как раз сидели в подвале у Буйновских в 11-м доме и читали вслух при свете карбидной лампы "Аню с Зеленого Холма". Взрыва мы не слышали: карбидные лампы и свечи погасли, страшная сила сжала мне голову, потом отпустила, и мы все оглохли на несколько минут. Потом слышен был только грохот падающих обломков. Ни я, ни Тайо, к счастью, не высовывали носа из подвала, и интеллектуальное занятие чтением спасло нам жизнь, потому что, будучи во дворе, мы бы наверняка сделали то же самое, что сын дворничихи Феликсовой, который, конечно, побежал посмотреть захваченный танк, и то, что от него осталось, трудно было идентифицировать. Зато нашему соседу с 10-го этажа невероятно повезло. Во время взрыва он стоял в полуметре от танка – взрывная волна превратила в лохмотья его одежду и отбросила в сторону, но кроме временной глухоты и синяков, с ним ничего не случилось! До позднего вечера в нашей "прихожей" ждала группка менее пострадавших, покалеченных стеклом и обломками.

         Дома рушатся
         Потом было все хуже и хуже, и как-то так незаметно наши дома начали рушиться. Сначала бомба попала в "кухонную" лестничную клетку возле ворот на Килиньского. Лестница была деревянная, бомба съехала почти в подвал и там взорвалась, а лестница сложилась внизу. Было очень много убитых и раненых, их начали доставать, причем занимались этим в том числе и немецкие пленные. Фотография, помещенная в альбоме "Варшава в дни Восстания", была сделана как раз здесь, только спасать было особо некого. Таким образом мы потеряли кратчайший путь в наш подвал, и с тех пор можно было входить туда только из магазина на Килиньского. В нашу квартиру попали два артиллерийских снаряда с запада, со стороны Воли. Потом "шкаф" сорвал нашу крышу. Наконец, немцы взялись за 11-й дом: видимо, это был снаряд крупнокалиберного миномета, на этот раз со стороны Гданьского Вокзала. Он влетел через витрину швейной мастерской, пробил перекрытие и взорвался в подвале, убив человек пятнадцать, в том числе всю семью Вейнц, из которых уцелел только отец, потому что как раз вышел покурить. Этот подвал был расположен так же, как подвал Буйновских, только с другой стороны ворот. Теперь можно было туда войти по развалинам спереди. Взрыв открыл одну из оштукатуренных стен подвального коридора, на которой Богдан нарисовал когда-то свечой лицо страшного бандита - "Костя Атаназы". Трупы, которые вытащили из подвала, лежали во дворе, прикрытые какими-то картонками. По другой стороне Длугой пылал "Дом Фармацевтов". Видимо, в него попал зажигательный снаряд из "шкафа", потому что он горел сверху вниз.
         В конце начали обстреливать пятый и четвертый этаж, на этот раз со стороны Замковой Площади. Этот обстрел я хорошо запомнил, потому что в тот день мы решили сидеть в дворницкой на первом этаже у Феликсовой. Стены здесь были толстые, а мы пришли к выводу, что если лачуга начнет рушиться, то нам будет легче выбраться отсюда, чем из подвала. Отсюда через окно я мог наблюдать за прилетавшими в получасовых промежутках четырьмя "Штукасами". Они летели не спеша и даже довольно низко, совершенно не собираясь пикировать. Мне пришлось пойти за чем-то в наш подвал, для этого надо было пройти дворами дома на Длугой 11 и 9. Орудие било по четвертому этажу довольно регулярно, а после каждого взрыва во двор сыпались обломки. Я дождался в арке того момента, когда обломки перестали падать, и выбежал – и тогда видимо выстрелило другое орудие – взрыв оглушил меня – я бросился назад, а у моих ног со звоном упал пятисантиметровый осколок. Я рефлекторно поднял его и резко отбросил в сторону – он был горячий. Но потом я спрятал его и вынес из Варшавы. Осколок пропал только во время четвертого или пятого переезда.

         Мы спускаемся в лабиринт подвалов
         В это время жизнь шла в подвалах, которые становились все более переполненными – коридоры заполнились спальными местами, и надо было передвигаться очень осторожно, чтобы на кого-нибудь не наступить. В наши дома приходило все больше людей с окраин Старого Мяста, вокруг которого сжималось кольцо. Мы расположились относительно удобно, на рассыпанных ровным слоем двух тоннах угля мы положили доски с раздвижного стола, а на них все мартасы. По углам была рассована разная принесенная сверху домашняя утварь. Одновременно мужчины пробивали новые переходы, облегчающие безопасное передвижение и позволяющие эвакуироваться, если бы какой-нибудь из выходов был засыпан. В последнюю декаду августа можно было подвалами пройти с Килиньского 1 до Длугой 13. Кроме того, была пробита дыра со двора 11-го дома в уже сгоревший дом под № 13. Когда началсь эвакуация каналами, этим переходом шли длинные вереницы повстанцев и тех, кто в предчувствии опасности решился на этот переход. Решился идти также Адам (оккупационный псевдоним: Станислав Вуйцик – наш жилец), которому не улыбалось попасть в лапы гестапо, которое его искало с 1940 г. Пошла также молодая девушка, санитарка и связная, которая жила в нашем подвале. Адам также пообещал, что если переправу каналами посчитает возможной, то вернется за нами, но конечно это оказалось невозможно, особенно из-за шестилетней Малгоси. Впрочем, мама не хотела покидать бабушку и дедушку.

         Последние дни
         25 августа в наши подвалы пришел ксендз и отслужил мессу, а также уделил коллективное отпущение грехов "in articulo mortis". Коридор был полностью забит людьми, ксендза было плохо слышно, поскольку я встал возле окошка, видел над головой клочок чистого голубого неба, ну и кроме воздуха через дыру долетал шум взрывающихся снарядов. Они были неопасны, поскольку по опыту и слуху мы уже знали, что снаряд, который мы слышим, неопасен для нас. Опасен был глухой стон, когда снаряд или бомба падали поблизости. Тогда грохота не было слышно, только на барабанные перепонки давила взрывная волна.
         Не выходя за пределы наших домов, я не отдавал себе отчета в размерах разрушений вокруг. Как-то краем глаза я выглянул из нашего подвального окошка и с удивлением увидел вместо домов на улице Подвале, закрывавших перспективу улицы Килиньского, какую-то бесформенную груду развалин. Однако только после того, как нас выгнали немцы, увиденная мной картина разрушений превзошла мое понимание.
         К счастью вечером немцы после трудового дня шли спать, и артобстрел прекращался. Теперь люди могли выйти из подвалов и что-то приготовить – во дворе появилось множество очагов, сложенных из кирпичей, а дров было полным-полно. Желая немного облегчить жизнь многочисленным вынужденным жильцам, я построил четыре элегантных очага, а на одном из них даже повесил карточку с "инструкцией", что можно его использовать и как лучше разжигать огонь. Думаю, записка как раз пригодилась на растопку.

         Три близкие трагедии
         В этот период мы пережили три трагедии с нашими знакомыми: сначала погибла, разорванная взрывом "шкафа", Зофия          Срочиньска, подруга дома, во время Восстания связная. Ее брат, который успел упасть за какой-то стеной, выжил и пережил Восстание.
Второй трагедией был смерть Дзидка Золотенько. Вместе со своим другом Альфонсом Милевчиком он пошел на Медовую 5, чтобы из подвала дедушки и бабушки принести какие-то запасы. Там их застал налет, и после взрыва бомбы они были засыпаны в этом подвале. Альфонсу "повезло" – он погиб сразу, Дзидка засыпало, он не мог двигаться, но был жив. Его жена Зуза, Мария Анна Золотенько, сестра моей мамы, узнав о несчастье, вместе с группой собранных ad hoc соседей начала спасательную операцию и через пару часов они докопались до бедняги, так что тетка уже держала его за руку. К сожалению, начался новый налет. Мужественный Дзидек просил оставить его, иначе все погибнут, так и произошло – все начало рушиться, спасатели отступили, забирая тетку, и Дзидек остался под развалинами.
         Третьей трагедией была внезапная болезнь Виси Буйновской, как позже выяснилось, это был заворот кишок. Не было возможности прооперировать ее, и бедняжка очень мучилась. Трагедия произошла 3 сентября.
         Утром второго сентября наступила довольно странная для этого времени суток тишина. С Тайем мы выглянули из ворот на Длугую: на тротуаре лежала брошенная винтовка, из окон нескольких домов свисали белые флаги. На этот раз пылал угол Дворца Красиньских и Длугой. Мы готовились к эвакуации? Бегству? Во всяком случае, для всех нас были сшиты рюкзаки, в них немного еды, столовые приборы и немного одежды, а также памятных вещей – мама сунула туда фотографии, вырванные из альбомов. Тетка Зуза, как я узнал позже, положила в рюкзак машинописный текст своей не защищенной диссертации, а также фотоаппарат "Leica" со сделанными до и во время Восстания снимками. Дедушка повесил на плечо кожаный футляр с аппаратом для переливания крови. Над нами пролетел "Штукас", но полетел куда-то дальше. Восстание на Старом Мясте подошло к концу, мы ждали немцев и свою дальнейшую неизвестную участь.
         Только много лет спустя после войны я узнал, в каком боевом месте нам выпало находиться. В течение практически двух недель на этот небольшой клочок территории, которым было Старе Място, было сброшено более тысячи тонн бомб и снарядов! Тысяча тонн – это вес бомб немалого налета, и хотя они упали не сразу, зато были более результативны. Наши дома, как оказалось, стояли почти в самом центре находившегося в окружении района, и, кроме костелов, немного над ним возвышались. Поэтому их обстреливали со всех сторон – с Вислы с плавающего по ней монитора, а также с батарей, установленных в зоопарке, с Гданьского Вокзала, в том числе с курсирующего там бронепоезда, с Замковой Площади, и наконец со стороны Воли. Каждый выстрел производился спокойно, без спешки. Ну и "Штукасы", доставлявшие бомбы точно по адресу. Их было только четыре, только раз их прилетело штук пятнадцать, что я видел из дворницкой Феликсовой. Этот налет оказался катастрофой – но для немцев. Не знавшие так хорошо город пилоты пролетели немного дальше и сбросили бомбы на своих. Второй раз такого многочисленного налета я не видел. Поэтому, пожалуй, именно бомбы были причиной самых крупных разрушений, дома могли поглотить бесконечное количество артиллерийских снарядов без опасности для скрывающихся в подвалах людей.
         С моей точки зрения время Восстания это была, в сущности, скука в темном подвале, а самым интересным было чтение книжек вслух. Взрывы, пожары вокруг, раненые и убитые – все это было нормально и понятно само по себе. Как далеко зашла эта "нормальность", я выяснил только позже: раз в Гожковицах, где меня поразила царившая там тишина. Второй раз меня удивил в Пётркове вид красивого катафалка, который везли две лошади, и похоронная процессия из нескольких десятков человек за крестом и ксендзом – столько церемоний ради одного обычного покойника!

         Входят немцы
         2 сентября около 10.00 через ворота со стороны Килиньского вбежали два немца и, увидев во дворе довольно большую группу людей, начали кричать "Скорей, уходи!". То есть было гораздо хуже, это были украинцы или другие роновцы. Надо отметить, что они были немного напуганы и прятались под стенами. Мы начали уходить. Улица Килиньского внезапно заполнилась толпой людей, выходивших из трех ворот и из других подвальных выходов. Несколько немцев возле разрушенной баррикады у выхода на Подвале, рядом с которой лежали остатки уничтоженного танка-ловушки начали проверять документы, но, видя толпу, махнули рукой и только гнали всех вперед. Мы шли чем-то, что еще совсем недавно было улицей Подвале, а в настоящее время бесформенной грудой развалин. Где-то слева, возле улицы Вонски Дунай, лежало тело повстанца в пантерке.
         Когда мы прошли несколько шагов, с нами произошел довольно опасный, но счастливо завершившийся инцидент. Мы шли довольно медленно из-за дедушки и бабушки Мерославских, а также Тайя с Дзюткой и бабушкой Яворской, которые на шезлонге несли Висю, находившуюся почти без сознания. Когда мы остановились, к маме подскочил украинец, заметивший на ее руке часы – лямки рюкзака подтянули ее рукав вверх. "О, часы!!" - обрадовался он и начал их стаскивать. Мама непроизвольно ответила ему что-то по-украински. Тот немного опешил, оружия не применил, и уже молча отскочил в сторону, но с часами. Делать было нечего, мы пошли дальше на Замковую Площадь. Колонна Зигмунта была разрушена, на заваленной обломками площади стояли два танковых орудия, а на откос Мариенштата из костела святой Анны вышли десятка полтора немцев. Нас начали строить в колонну, которая пошла вниз по улице Мариенштат. Внизу с краю стоял какой-то эсэсовец, офицер. Со мной шел дедушка Мерославски, неся на плече кожаный футляр с аппаратом для переливания крови. Немец остановил дедушку и спросил: "Ist die fotoaparatte?" "Nein, das ist bludtransfusionaparatte" – ответил дедушка. "Du bist ein doktor, und mit banditen?- спросил немец. "Ich habe meine wohnung hier" – ответил дедушка. Поскольку во время этого обмена любезностями мы стояли, ожидая дедушку, остановилась и колонна. К счастью, на этом дискуссия закончилась, немец махнул рукой, и с истинным облегчением мы пошли дальше. Перед полностью сожженной Совиной нас снова направили вверх по такой же сожженной Беднарской, а потом налево к Деканке.

         Мы выходим со Старого Мяста
         Здесь мы расстались с Буйновскими и бабушкой Яворской, потому что из Деканки, увидев девочку на носилках, выбежали какие-то польские санитары, а мы пошли Краковским Предместьем. После руин Старого Мяста я испытал шок. Улица была чистенькой, во Дворце Намесника, "Бристоле", "Европейском" и Доме без Граней целы все стекла. Возле Университета видна была баррикада, но, пожалуй, она была немецкая. Немецкий книжный магазин возле Оссолиньских с целой витриной, а площадь Пилсудского – тоже цела. Угловой дом, Крулевская 6, казался целым – я подумал, что происходит с Анджеем Ярчиком. Возле Дворца Брюля мы вошли через Нецалую в Саксонский Сад. Справа, на уровне Большого Театра, стояла немецкая баррикада с орудием, нацеленным на Ратушу.
         Пройдя через Сад, мы шли Электоральной и Хлодной. Здесь дома были сожжены, развалины пусты. Только дом на углу Хлодной и Желязной был относительно цел. Была прекрасная погода, светило солнце, а небо было безоблачным. Над нами со страшным шумом пролетел какой-то крупнокалиберный снаряд, и так мы дошли до Вольского костела. Здесь устроили какую-то сортировку, но из нашей части колонны никого не забрали – и мы свернули на улицу Бема. Здесь снова стояли целые дома, со стеклами, но пустые. Вскоре мы вошли на Западный Вокзал, на перрон. Отсюда открывался вид на дома Охоты, где-то там, в глубине, что-то горело, но город отсюда выглядел довольно прилично. И внезапно подъехала пустая электричка!

         Происшествия по дороге
         Все сели, и поезд, даже не слишком переполненный, поехал на Жирардув. Дедушка и бабушка Мерославские, Зуза, мама, Виктя, Малгося и я сели в купе, и все это выглядело нереально – так, словно мы ехали в пригород на выходные. Поезд остановился во Влохах, остановился также в Урсусе, а поскольку немцев не было видно, несколько мужчин выскочили на перрон и юркнули через забор. Тем временем мама написала записку, что мы живы, чтобы выбросить ее из поезда в Пястове, где жили тетка Нина и Алексы. Но записка оказалась не нужна – за Пястовом поезд ехал довольно медленно, а у калитки их дома стояли они оба!! Мы начали кричать, тетка нас увидела и побежала вдоль путей, а наша поездка закончилась через несколько сотен метров, у ворот Ремонтных мастерских подвижного состава, в котором находился временный лагерь, "Dulag Прушкув". Люди начали выходить на железнодорожное полотно, и те, которые вышли первыми, просто пошли и смешались с толпой, которая моментально собралась возле путей. Мы из-за дедушки и бабушки слишком долго копались, а в это время из ворот мастерских выбежали несколько охранников, которые загнали нас на огороженную территорию.

         Прушкув
         Здесь немедленно началась сортировка. Перед товарным вагоном стоял немец в расстегнутом мундире и направлял людей налево – в Рейх или направо - в Generalgouvernmant (Генеральное Губернаторство). Каким-то образом все об этом знали, хотя никто не сообщал нам о цели этой сортировки. Первыми подошли дедушка и бабушка, и их направили в ГГ. Потом пошла Зуза, держа за ручку Малгосю – ее тоже направили в ГГ. Виктю направили в Рейх, ну и подошли мы с мамой – и немец махнул нам налево!! Мама начала что-то говорить по-немецки, что где-то здесь ее ребенок и внезапно замолчала. Она схватила меня за руку, мы пошли налево – а за вагоном спокойно свернули направо, смешавшись с большой толпой отобранных в ГГ. Конечно, мы снова собрались вместе, но уже без Викти.
         В Dulag Прушкув мы провели только одну ночь, подкрепившись крупником, приготовленным на временной печурке из кирпичей. При случае кто-то стащил мое пальто. А около полудня на внутреннюю железнодорожную ветку въехал длинный состав из открытых угольных вагонов, и нас туда загнали. Поезд ехал медленно, немилосердно трясясь и постоянно останавливаясь. И тут как из рога изобилия на нас посыпались проявления человеческой солидарности. К поезду подбегали толпы людей, которые бросали нам, что только можно – помидоры, хлеб и прочую еду, а также бутылки с водой, чаем, лимонадом. Началось повальное обжорство, и результаты оказались фатальными, еще перед Скерневицами у многих начался сильный понос!! Это было очень затруднительно, особенно для женщин, к счастью, стемнело, и можно было садиться на корточках на краю вагонов. Последняя волна солидарности накрыла нас в Скерневицах, когда с мостика для пеших на нас посыпалась масса помидоров.

         Мы выходим в Гожковицах
         После полуночи поезд остановился в Пётркове. Там пани из Главного Опекунского Совета сообщили нам, что вскоре поездка закончится, и действительно – проехав две станции, состав остановился, локомотив свистнул и уехал. Оказалось, что мы находимся в Гожковицах.
         Ночь была темная, хоть глаз выколи. Никто не сказал, что мы можем идти к черту, поэтому люди начали выходить очень осторожно. Мы вышли и в полной темноте пошли между маячившими в темноте халупами. Дедушка постучал в одну из них: "А кто там?" – спросил заспанный голос. "Ну, семья", - сказал дедушка. "Если семья, то заходите", - отозвался голос. Заскрежетал замок, и мы вошли. Хозяин вынес нам в сени какие-то матрасы и много соломы – и мы все заснули мертвым сном.
         Я проснулся где-то около полудня, получил какую-то еду, и мы с Малгосей пошли в сад. Было красиво и совершенно тихо, только жужжали пчелы или другие насекомые. Я сидел на земле и ковырял в ней палочкой, кажется, часа три.
         Тем временем взрослые начали проявлять активность. Дедушку и бабушку направили в близлежащее имение Леонов, мама села в переполненный поезд и поехала с Зузой на разведку в Пётркув, мы, дети, временно остались с дедушкой и бабушкой в Леонове. Конечно, мы хотели как можно быстрее связаться с Нуной и Алексым в Пястове и вообще быть ближе к Варшаве. Алексы и Анна Мария Потоцка (урожденная Мерославска) в 1944 г. жили в Пястове. Но это было нелегко – чтобы сесть в поезд, идущий из Пётркова в сторону Варшавы, нужны были специальные пропуска. Оставалось только идти пешком, но ведь это было более ста километров!
         Можно сказать, что нам удалось избежать больших неприятностей благодаря ряду случайностей: немцы со стороны Замковой площади, после многочисленных неудачных и кроваво отраженных атак, второго сентября, не встретив никакого сопротивления, входили вглубь развалин очень осторожно. Наткнувшись на первое небольшое скопление людей в окрестностях Вонского Дуная, немцы сперва начали их расстреливать, но видимо командиры погнали их дальше, и тогда они ворвались в дома на Килиньского. Из них одновременно вышло, по крайней мере, две тысячи человек (в том числе и мы), поэтому нас погнали дальше. Колонну, идущую через весь город, вообще не конвоировали, эвакуация с Западного Вокзала была организована молниеносно. К счастью, нами просто никто не успел заинтересоваться. Волна убийств и насилий началась только спустя час или два, и всех, кто остался в наших домах, скорее всего, убили, так же, как раненых в повстанческом госпитале в Министерстве Юстиции или "Под Кривым Фонарем". Наши дома подожгли уже второго сентября, потому что когда тетка Дзютка третьего сентября в сопровождении охранников из больницы святого Роха пошла искать раненых, дома уже догорали. Ну и мамино хладнокровие спасло жизнь ей и мне. Одному Богу известно, куда бы нас вывезли – во всяком случае, Виктя появилась в нашем доме в Быдгоще только в мае 1945 г.
         К сожалению, бедная Вися не выжила и умерла третьего сентября после операции в больнице святого Роха. Бабушка, тетка Дзютка и Тайо оставались в Варшаве до 19 сентября, когда им удалось выйти из города и через Прушкув попасть в Кельце. Поскольку они знали адрес Потоцких в Пётркове, то довольно быстро туда дошла сначала записка, а потом почтовая карточка. Мы хотели встретиться, особенно я очень скучал без Тайя, но путешествие из Кельц в Пётркув через Ченстохову было трудным и дорогостоящим, а нам едва хватало на жизнь.
         Несколько дней спустя нам удалось вернуться назад в Пястув. К сожалению, у тетки Нуны не было никаких известий о Стасе или от Стася, от людей, которых очередные составы везли в Прушкув, мы узнали о падении Повислья. Людей из Варшавы больше не привозили электричками – обычный локомотив втаскивал состав из пассажирских вагонов за ворота Ремонтных мастерских. Быть может, это было связано с работой чудовищного железнодорожного орудия, которое установили на железнодорожной ветке между Пястовом и Урсусом.
         Орудие это стояло недалеко от дома Олесей, поэтому я мог вблизи наблюдать его разрушительную деятельность. Перед каждым выстрелом опускали дуло, и два солдата чистили его огромным банником. Затем маленький тепловоз подталкивал вагон, из которого подъемник доставал снаряды и мешки с порохом и укладывал в затворе. Тепловоз забирал вагон, после долгих переговоров по полевому телефону ствол поднимали, расчет отходил в сторону, и раздавался оглушительный выстрел и вой летящего снаряда. Это орудие стреляло каждые двадцать или тридцать минут. Я, конечно, не знал, куда оно стреляет – мне казалось, что за Вислу. Как я узнал только после войны – к сожалению, оно стреляло по Средместью.

         Послесловие:
         Среди моих наблюдений особенно важным я считаю марш крупной немецкой части на плацдарм в направлении Люблинского шоссе. Этот факт не мог остаться незамеченным руководством Восстания, но был проигнорирован. Во всяком случае, в исторических материалах не был подчеркнут этот существенный факт.
         Присутствие советских самолетов над Варшавой перед началом Восстания – тоже не было отмечено.
         То, что мосты были заминированы и подготовлены к взрыву, является повсеместно известным фактом.
         Я не встретил описания нашего относительно "мирного" выхода из развалин домов. То, что произошло через несколько часов, к сожалению, хорошо известно.
         В некоторых трудах, касающихся Восстания, авторы сообщают, что Варшаву обстреливали из чудовищной мортиры, приводя при этом ее фотографию на гусеничном шасси. Так вот, это, пожалуй, неправда, обстрел производился из железнодорожного орудия, которое я видел. Снаряд, который ударил в "Адрию" и корпус которого находится в Музее Войска Польского, несомненно был выпущен из этого орудия.

Кшиштоф Яворски


обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова


      Кшиштоф Яворски
род. 27.03.1933 в Варшаве
сын Станислава и Ванды Яворской, урожденной Мерославской


Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.