Эугениуш Трепчиньски род. 01.12.1924 г. в Варшаве сын Петра и Марии Трепчиньской, урожденной Здорт

         Я родился 1 декабря 1924 г. в Варшаве. Вместе с родителями Петром и Марией, урожденной Здорт, я жил на улице Ниской 76 в доме дедушки и бабушки. Всю войну я провел в Варшаве. В сентябре 1939 г. я принимал участие в обороне Варшавы в отряде, уничтожавшем зажигательные бомбы. Во время оккупации я сотрудничал с подпольной Армией Крайовой. Мой дом находился на территории созданного немцами гетто, и нас переселили в квартиру на улице Бураковской 9, где я жил до начала Варшавского Восстания в 1944 году.

         В середине июля 1944г. я заболел (боли живота) и был принят в Вольскую больницу на улице Плоцкой в туберкулезное отделение, где была выделена палата для болезней внутренних органов. Два года назад я лежал в том же отделении (как мне кажется, в той же палате) с плевритом. Оба раза я был под опекой доктор Янины Мисевич.

         Начало Варшавского Восстания 1 августа 1944 г. застало меня в больнице. Первые два дня были радостными, потому что мы были уверены, что победим, и что Варшава будет свободна. Ситуация начала радикально меняться на третий день. В больницу стали приносить раненых, а я, поскольку чувствовал себя уже достаточно хорошо, был назначен для ухода за ними. До нас доходили известия о том, что происходило в городе рядом с нами. Немцы расстреливали гражданское население – жителей Воли, а также жгли дома. Мы понимали, что происходит что-то страшное.

         Кульминационным событием было появление в больнице 5 августа (не помню точно, в котором часу) говорящих по-русски солдат под командованием немецких офицеров. В первый момент мы спрятались в своих палатах. Через какое-то время в палаты ворвались солдаты и с криком согнали нас в холл внизу. Какое-то время мы стояли в холле и слышали выстрелы. Пошли слухи, что тех, кто не мог выйти из палат самостоятельно, расстреливали в кроватях. Если я хорошо помню, в палате, в которой я лежал, стояли четыре кровати. По диагонали к моей кровати лежал молодой парень, которого я не видел ни среди собравшихся в холле, ни позже, возможно, его убили в палате.
         Многие, в том числе и я, были в белье и больничных халатах. Мы надеялись, что к нам отнесутся, как к больным штатским. После того, как собралась большая группа, нас вывели на улицу Гурчевскую. Мы увидели чудовищную картину: горящие дома, лежащие на улице трупы, какие-то разбросанные личные вещи. Мы поняли, что происходит.
         Полные тревоги и отчаяния, молясь, мы шли под конвоем солдатни по улице Гурчевской к железнодорожному виадуку. Нас загнали в нишу в насыпи виадука с правой стороны улицы, а напротив, по другой стороне улицы, установили пулеметы. Трудно описать, что происходило в нашей группе: паника, крики, истерические рыдания, попытки бегства и слова молитвы. Внезапно, возможно в результате какого-то распоряжения, поскольку по улице Гурчевской ездили на мотоциклах немецкие офицеры, немцы отказались от проведения какой-либо операции. Нас погнали вдоль железнодорожных путей под виадуком в сарай, находившийся с левой стороны улицы. В сарае уже находилась большая группа людей, в том числе много женщин и детей. Мы сели на землю в тревоге и неуверенности, не зная, что с нами будет дальше. Спустя некоторое время начали вызывать людей, говоря, что нужны, например, 20 электриков. Желающие вызывались, выходили, а через некоторое время раздавались выстрелы. Несмотря на это, я не ожидал того, что произошло позже. Когда "желающих" не осталось, начали выбирать среди находившихся в сарае людей, а это были главным образом больные и женщины с детьми. В конце концов, пришла и моя очередь.
         Нас в группе примерно из 20 человек выгнали наружу и направили в сторону улицы Гурчевской. Вместе со мной вышел мужчина на костылях. Когда мы дошли до улицы Гурчевской, то увидели, что наших предшественников расстреливали – по несколько человек загоняли на площадку, находящуюся на небольшом возвышении. В этот момент я понял, что моя жизнь подходит к концу и начал читать молитву к Богоматери: "Под Твою защиту". Я также подумал о своей Матери, которая напрасно будет меня ждать. Идущий за мной мужчина на костылях, который тоже был в Вольской больнице, бросил костыли, взял меня под руку и сказал: "Это конец, больше мы не увидимся" и пошел дальше без костылей. Когда нас подвели к горящим домам, я стал свидетелем чудовищного происшествия. Я видел, как двое мужчин в белых халатах что-то объясняли офицеру в немецком мундире, и внезапно этот офицер вытащил пистолет, дважды выстрелил, и эти мужчины упали, а он спокойно отошел.
         Затем нас загнали на площадку, слева лежали горы трупов, а справа было свободное место, и туда нас направили. На некотором расстоянии – полукругом – стояли солдаты, такие же, как те, которые выгнали нас из больницы, с винтовками на изготовку. Я шел вместе с тем мужчиной, который бросил костыли, и внезапно услышал выстрелы и почувствовал, что мой спутник упал, потянув меня за собой, так что я тоже упал. Я почувствовал, что пуля прошла через его тело, а потом через мою руку. Я упал лицом вниз, подперев голову рукой. Я лежал так и слышал следующие выстрелы, крики и стоны лежавших возле меня. Я лежал и не знал, жив ли я – неизвестно ведь, что будет после смерти. Я слышал только шаги солдат и выстрелы, которыми они добивали свои жертвы. И снова я услышал что-то, что мне надолго запомнилось, женский голос, просивший: "Убейте сначала моего ребенка, а потом меня". Внезапно голос женщины замер, слышен был только плач ребенка, который тоже затих через какое-то время. Выстрелы прекратились, а я по-прежнему не знал, жив ли я. Я не чувствовал боли, только шум в ушах.
         Внезапно я услышал голос: "Ты ранен?" Я поднял голову, было темно, начало ночи. Я лежал неподалеку от горящего дома и при свете огня увидел страшную картину: горы горящих человеческих тел, подожженных падающими с горящих домов головешками, и одновременно почувствовал жуткий запах. Человек, который меня "разбудил", пополз вперед, а я за ним. Мне запомнился труп женщины, которая лежала, держа в руке открытую женскую сумочку. Вероятно, палачи после убийства грабили свои жертвы. По трупам я дополз до какого-то забора между горящими домами (это были двух- или трехэтажные дома) и каким-то сарайчиком. К забору была приставлена деревянная лестница, по которой я перешел на другую сторону площади, где лежала груда тюков. Я снял больничный халат и надел какой-то пиджак. Затем я начал себя ощупывать и почувствовал легкую боль в левой руке. Однако это была не рана, а какой-то странный словно бы ожог. Как позже выяснилось, предназначенная мне пуля прошла через рукав рубашки на уровне сердца. Эта рубашка с вышитой надписью "7 Вольская больница" хранится у меня до сих пор. Я храню ее, как самую ценную вещь, напоминающую о моем спасении.
         Я начал свое странствование, отдаляясь от места казни. Вместе со мной были еще двое мужчин, одним из них был ксендз, а также пожилая женщина. По дороге мы проходили мимо костела, вероятно, это был костел на Коле. Ксендз остался там. Я шел дальше и дошел до домов, в которых еще жили люди. Они спрашивали как там на Воле, потому что уже слышали о страшной резне. В одном доме я остался на ночь. Утром снова такие же солдаты, как в Вольской больнице, выгнали жильцов дома, которые меня приютили, и вместе с ними после разных перепитий на немецких постах мне удалось добраться до деревни, которая тогда называлась Гать (в настоящее время Радиово – жилой квартал, расположенный на территории Белян).
         Совершенно случайно и неосознанно я попал в это место, как позже оказалось, очень счастливое. Там я встретил сестру моего товарища, которая упорно не хотела, чтобы я шел дальше. Поэтому я попрощался со своими опекунами и остался с ее семьей. Я остановился – к своему огромному удивлению – в доме женщины, которая до войны приносила к нам домой молоко и молочные продукты. До войны мы иногда проводили у них выходные. Ее муж был старостой в этой деревне. Позже его расстреляли за помощь повстанцам из Кампиноской Пущи. Конечно, всем было интересно, что слышно в Варшаве, после моих рассказов они были в шоке от того, что там происходило. На следующий день хозяин, видя мое плохое психическое состояние, предложил мне поехать с ним в поле. Когда я возвращался с поля, меня ждало огромное счастье. Сидя на снопах на возу, я увидел мою Мать и сестру, ожидавших меня возле дома хозяев. Не могу описать эту встречу. Были крики радости и слезы счастья. Моя Мать после выселения из Варшавы 6 августа решила вместе с дочерью пойти именно к этой женщине, зная, что ее примут. Зато я, руководимый какой-то неизвестной силой, совершенно случайно оказался именно в этой деревне и в доме этой женщины. И как тут не верить в провидение Божье.

         То, что пережил я и многие тысячи людей, которых зверски убили на этом месте, невозможно описать или рассказать об этом. Эти переживания таятся глубоко в душе человека, и шрам после них остается на всю жизнь. После каждой попытки вернуться к ним кажется, что это был кошмарный сон, в моем случае сон, закончившийся счастливым пробуждением. Этот кошмар оставил прочный след. В августе 1944 года, когда мне еще не исполнилось 20-ти лет, у меня появилась прядь седых волос, а позже я заболел длившейся многие годы болезнью легких.
         Желая обо всем забыть, я старалася после войны избегать улицы Гурчевской. Только когда прошло много времени, я начал каждый год 5-го августа приходить на место казни. Я встречал там двух человек, которые чудом спаслись, как и я. Теперь я посещаю это место вместе с моими двумя дочерьми и внуками, чтобы зажечь лампадку и прочесть молитву за всех убитых.
         Сейчас, когда я бываю на улице Гурчевской, у меня создается впечатление, что теряется память о мирных жителях – участниках Варшавского Восстания – а места, где пролилась их кровь, исчезают, примером чего является как раз место зверского убийства 10.000, а согласно другим данным 20.000 жителей Воли, в том числе сотрудников и больных Вольской больницы с улицы Плоцкой, среди которых был и я (на памятной таблице есть информация об убийстве в этом месте 12.000 поляков). Вокруг креста и небольшого памятника, увековечивающего это место, появился автосалон с большой парковкой.

         С Вольской больницей я связан узами, которые невозможно разорвать. Я постоянно испытываю к Вольской больнице какую-то симпатию. В молодости я лежал там дважды, находясь под очень хорошей опекой доктора Янины Мисевич. Из этой больницы меня вывели на смерть, которая не была мне суждена.

         P.S. Рубашку, в которой меня расстреливали, 20 ноября 2006 г. я передал в качестве экспоната Музею Варшавского Восстания.

Эугениуш Трепчиньски


обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Эугениуш Трепчиньски род. 01.12.1924 г. в Варшаве сын Петра и Марии Трепчиньской, урожденной Здорт