С инженером Стефаном Вацюрским я встретился, когда в первый раз в сентябре 1942 года пошел в механический лицей на площади Трех Крестов, где он был преподавателем. Тогда туда ходило несколько членов ВАК. Стефан, видя наш интерес к авиации, начал с нами разговаривать, проверяя нашу степень заинтересованности и поднимая очень профессиональные темы, чем приобрел наше уважение.
         Учитывая, что школьные документы слабо охраняли от вывоза в Германию, я бросил школу и начал работать чертежником на фабрике станков "Пионер"', что давало прекрасные документы, пополняло семейный бюджет, а прежде всего обеспечивало хорошие карточки, пайки и питательные обеды на месте. Одновременно я записался на тайные курсы лицея, организованные профессорами довоенной гимназии Сташица, в которую я ходил до войны.
         Следующий мой контакт с инженером Вацюрским состоялся в начале 1943 года, когда я встретил его (кажется, случайно) у инженера Мадейского, которого я знал очень хорошо по Варшавскому Авиационному Клубу, организации, основанной в 1941 году нашей группой энтузиастов авиации. И, кажется, тогда я получил от Вацюрского предложение оказывать ему курьерские и чертежные услуги. Поскольку я уже принес присягу в Авиационной Базе Беляны, я спросил, могу ли я об этом сказать моему командиру "Польному", но он запретил мне упоминать об этом кому-либо.
         Мои обязанности не были трудными и слишком частыми. Время от времени я переносил мелкие пакеты, которые получал у него в квартире и относил на явочный пункт, находящийся в магазине бытовой химии на улице Кручей, где-то в окрестностях Журавей, а также раз или два на Гурнослёнскую.
         Каждый раз Вацюрски звонил мне домой, обычно под вечер, когда я возвращался с тайных курсов, и говорил: "Привет, это Стефан. Зайди ко мне, если есть время".
         Я тоже знал его телефон, но мог воспользоваться им, только если дело было очень важное и срочное.
         Его квартира, а точнее комната, в которой он всегда меня принимал, в первый раз произвела на меня сильное впечатление. Она была очень большая, слабо освещенная лампой, стоящей на большом письменном столе из темного дерева, заваленном бумагами и какими-то книжками. Каждый раз он обменивался со мной несколькими словами, расспрашивая о работе на фабрике, тайных курсах, а также о новостях, а только потом говорил мне о моем задании.
         Первым моим заданием было отнести какой-то небольшой пакет и портфель с бумагами в вышеупомянутый магазин на улице Кручей, где-то в окрестностях Хожей и Вспульной. Магазинчик был местом контактов, а соответствующее расположение на витрине какой-нибудь кисточки для бритья и чего-то еще было сигналом, что можно войти внутрь. Внутри тоже было что-то, что показывало, можно ли сказать пароль. Конечно, это следовало сделать так, чтобы не привлекать внимания возможных клиентов. Вацюрски также предупредил меня, что никто из стоящих снаружи не должен сориентироваться, что я что-то оставил внутри. Я прекрасно помню это мое первое задание, потому что это было что-то, что напоминало сенсационные романы, которыми я зачитывался в тот период, а кроме того, это было мое первое настолько "серьезное" задание.
         Еще несколько раз я относил какие-то пакеты и документы в этот магазинчик, а затем мне было велено какое-то время постараться даже не проходить мимо него.
         Вскоре после этого первого задания Вацюрски позвонил мне. Когда я появился у него, я получил лист бумаги в клетку, на котором карандашом был сделан схематический набросок крупного промышленного завода в Северной Вестфалии (кажется, это были заводы Круппа) с поданными приблизительно размерами зданий и расстояниями между ними. Там также были нанесены заштрихованные разными способами территории, снабженные сносками с датами и разными цифрами. Это был план заводов, подвергшихся несколько дней назад бомбежке, с обозначенными разрушениями и определенными процентами уничтоженного машинного парка, а также предполагаемым временем восстановления. Моим заданием было нарисовать этот план в масштабе и начертить его тушью, так, чтобы его можно было сфотографировать со значительным уменьшением. Затем я должен был отнести его куда-то на улицу Раковецкую.
         Однажды (это была вторая половина 1943 года) я получил от Вацюрского самый новый оптический прицел для FW 190. Мне надо было его сохранить до получения дальнейших инструкций. Я рассчитывал, что прицел поместится в тайнике, сделанном в полу в моей комнате. К сожалению, устройство было слишком большим, чтобы пройти через относительно небольшое отверстие, ведущее к тайнику, поэтому оно лежало в коробке от обуви в шкафу, где я держал разные инструменты. Этот прицел, с согласия Вацюрского, я мог показать на курсах младших командиров авиации во время лекций майора "Микиты". Позже я получил распоряжение передать прицел на улицу Бельгийскую. Это было в период крупных уличных облав, и нести такое устройство было очень неприятно, тем более, что в случае провала я не мог бы объяснить, откуда "это" у меня взялось. Трудно было бы объяснять, что я нашел его где-то на помойке.
         Хуже было, когда я получил заводские чертежи "стэна" с поручением доставить их на улицу Железнодорожную, в какую-то мастерскую. Одновременно мне надо было отнести туда новенький английский "стэн" вместе с несколькими дулами. Этот английский "стэн" должен был быть образцом того, как должен выглядеть правильно сделанный автомат. Перед тем, как отнести все это на Железнодорожную, я должен был еще проверить, указанны ли на чертежах все размеры и обозначения обработки, чтобы позже не было никаких недоработок.
         Чтобы замаскировать эту "посылку", я решил воспользоваться тем, что в "Пионере" мы занимались ремонтом машин в немецкой типографии, находящейся на улице Тамка, и у меня в конторе было много использованных элементов этих машин, а также заводских чертежей, сделанных мной и снабженных печатями "Пионер" Gmbh с отметкой, что это для "Die Deutsche Drukerei - Warschau". Поэтому я забрал много этого хлама с фабрики и в самом большом портфеле, который у меня был, занес домой.
         Я устроил себе на фабрике служебное поручение на следующий день с утра, чтобы быть в конторе около полудня. Дома на дно портфеля я положил разобранный стэн, а также чертежи к нему, а сверху положил заводские чертежи ремонтируемых элементов и старые части типографских машин. Так, с битком набитым, почти не закрывающимся тяжелым портфелем я сел на площади Политехники в трамвай №11, который ехал на Волю. Трамвай был почти пустой, так что я сел во втором вагоне, а на колени положил портфель. На следующей остановке, на аллее Независимости я заметил патруль жандармов в шлемах и с винтовками. Я был уверен, что они ждут трамвай, который едет на площадь Нарутовича, где у них были казармы. Тем временем жандармы вошли в вагон, в котором я ехал, и стали на площадке. Когда трамвай тронулся, один из них заглянул внутрь и, посмотрев на пассажиров, подошел ко мне, а за ним двое его товарищей.
         Это было так неожиданно, что даже не знаю, боялся ли я в тот момент. Жандарм, который стоял возле меня, коснулся портфеля и спросил: "Was hast du hier, Junge" (Что у тебя здесь, парень?). Я ответил по-немецки, как мне казалось, совершенно спокойно, глядя на него, что это части машин и заводские чертежи. Жандарм велел открыть портфель. Я открыл. Я был настолько захвачен врасплох происходящим, что вся эта ситуация казалась мне совершенно нереальной, поэтому мои движения и речь были совершенно спокойными и натуральными. Немец заглянул внутрь и вытащил лежащую сверху, сколотую скрепкой пачку чертежей, посмотрел на печать "Пионера" и внимательно прочитал, что написано в табличке. Потом он просмотрел несколько следующих чертежей и спросил, куда я это везу, кому и зачем. Я объяснил, что работаю в Rüstungbetribe "Pionier" и в портфеле у меня использованные части машин из немецкой типографии, и везу я все это с улицы Тамка на фабрику на Крохмальной, где мы делаем части для ремонтируемых устройств. Жандарм внимательно посмотрел на меня и потребовал документы. Я подал ему кеннкарту и удостоверение "Пионера", которое было листом картона с моей фотографией, залитым прозрачным пластиком и напечатанным на немецком замечанием, что все необоснованные покушения на мою свободу запрещены, потому что я работаю для военной промышленности Рейха. Все это подтверждала большая круглая печать с немецким орлом. Жандарм с минуту рассматривал ее, вскользь также посмотрел на мою кеннкарту, сравнил мою внешность с фотографией и спросил, что я делаю на фабрике. Я сказал. Он молча вернул мне чертежи и документы. Не обращая ни на кого внимания, вся троица прошла по вагону и вышла на остановке на улице Кошиковой.
         Я по-прежнему сидел, словно окаменев, и чувствовал, что внутри у меня все начинает дрожать, а в горле появляется ком от страха. Медленно, чтобы не показать людям, которые теперь ко мне присматривались, что со мной происходит, я уложил чертежи, застегнул портфель, спрятал документы, а затем уставился в окно, словно ничего не произошло.
         Я не хотел, чтобы кто-либо ко мне приблизился, о чем-то спросил, потому что боялся выдать свое состояние. На улицу Железнодорожную я прибыл без дальнейших проблем. Когда я вывалил из портфеля весь находящийся там хлам, чтобы достать лежащие на дне части стэна и чертежи, принимающий меня человек начал смеяться, что я ношу с собой столько железок. Поэтому я начал рассказывать, что со мной произошло по дороге, и только тогда наступила настоящая реакция на то, что я пережил, так что пришлось дать мне какие-то успокаивающие капли и позволить отдохнуть перед выходом на улицу.
         Одной из интересных работ, которую я сделал для Вацюрского, было вычерчивание тушью чертежа первого немецкого реактивного двигателя с компрессором - "Jumo 1001". С согласия Вацюрского мы смогли опубликовать этот чертеж во "Взлете", что было наверняка первой публикацией этого двигателя.
         За несколько месяцев до восстания моя работа для Вацюрского почти прекратилась, потому что я должен был срочно взяться за учебу и восполнить пробелы в знаниях, необходимых для сдачи экзаменов. Недочеты были результатом моих многочисленных занятий и нескольких недель, проведенных в постели после огнестрельного ранения.
         Где-то с середины 1943 года через знакомых шведов, которые постоянно жили в Варшаве, я стал получать шведский авиационный журнал "Flygt", предназначенный для Вацюрского и "Взлета". В то же время я сориентировался, что некоторые товарищи из ВАК, которые вместе со мной были в отряде "Лавы" (ГКА-64), работают для Вацюрского. Лех Гоншевски и Збышек Слочиньски делали фотокопии документов и немецких публикаций, в том числе тех, которые каждую субботу похищались из сейфа одного из директоров авиационных заводов на Окенче и должны были вернуться обратно в воскресенье вечером. Кроме того, они делали копии технических инструкций и вооружения немецкой армии. Сташек Возьняк чертил разные планы и схемы, в том числе силуэты новопроектированных немецких самолетов, которые затем фотографировались и в виде микрофильмов отправлялись в Англию.
         Со временем оказалось, что Вацюрски и Мадейски были очень тесно связаны со "Взлетом", который в значительной мере был не только органом В.А.К., но и Главного Командования Авиации АК, а многие люди, принимающие участие в деятельности В.А.К., были связаны со "Взлетом" и "Дюралем".

ОТРЯД БЕЗОПАСНОСТИ ГКА 64 ПОРУЧИКА "ЛАВЫ"
НАЧАЛО И КОРОТКО О ПЕРИОДЕ ПЕРЕД ВОССТАНИЕМ

         Поручик Тадеуш Гаворски "Лава" появился у нас поздней весной 1943 года. Именно тогда я впервые услышал, что у некоторых товарищей из ВАК есть контакты с кем-то, кто их обучает диверсии, и что у них есть оружие. О том, что это парашютист, десантник, "Гриб" сказал мне позже. Остальные товарищи из В.А.К. не знаю, были ли в курсе насчет этого, потому что никто из нас не интересовался, состоят ли другие в какой-либо организации, кроме ВАК, или нет. Конечно, мы догадывались, что тот или другой где-то действует, но не было принято спрашивать о таких делах.
         В отряд "Лавы" меня перевели из "Авиационной базы" в конце июня 1943 года, после того, как мы с Юреком Ренцким разоружили немецкого солдата, что я описал выше. Взвод "Лавы", а позже в принципе кадровая рота, это был отряд для специальных заданий Главного Командования Авиации Армии Крайовой (кодовое название Г-64, заданием которого должна была быть охрана Г.К.А. и другие задания, назначенные Г.К.А.), отсюда было его разговорное название "Отряд безопасности Г.К.А.".
         Отряд был организован по образцу парашютных отрядов. Отделения насчитывали по девять солдат, а взвод состоял из трех отделений. Это было результатом позднейших недоразумений, когда роту "Лавы" называли взводом. В довоенной структуре польской пехоты численно это был более-менее взвод, отсюда и ошибки.
         В нашем взводе в основном были ваковцы, уже получившие аттестат зрелости, либо те, кто должен был его получить в ближайшее время. Поскольку это был передовой отряд, и к тому же диверсионный, официально мы сообщали, что нам уже есть восемнадцать, хотя на самом деле некоторым были только по 17 лет.
         Когда я появился в отряде у "Лавы", не было еще отделений, и командовал нами непосредственно сам "Лава". Только немного позже появился Янек Здзенецки "Польны", довоенный подхорунжий II-го года из Демблина, который до этого был моим командиром в "Базе", а в нашем отряде стал заместителем Тадеуша.
"Лава" кроме нашей группы организовал еще другие, о которых мы знали, но которые не котактировали с нами, а мы с ними.
         Была "группа Мацейчака", в которую входил капрал Тадеуш Бараньски, псевдоним "Старик" или "Александр", бывший сержант (?) тюремной охраны, который собирал ребят в Повислья, многих из них "Лава" называл "батярами", часто вступающими в конфликт с законом. В разговоре мы называли их "людьми от Александра". Какое-то время было также подразделение, остоящее из ребят с Маримонта, которых "Лава" называл "барахольщиками". Это была очень подозрительная и недисциплинированная компания, которую Тадеуш распустил через несколько месяцев из-за недисциплинированности, которая была для нас угрозой.
         В роте появился где-то в конце 1943 года отряд санитарок и связных под командованием Зофии Бернацкой, псевдоним "Черная Зоська", который мы называли Дамским Санитарным Корпусом – сокращенно Д.С.К., и который состоял из пяти девушек.
         В начальный период у нашей группы из 14 человек был только один пистолет "кольт" 7,65 мм, который нам дал "Лава", у него был "кольт" 9 мм в качестве личного оружия. Вторым пистолетом, который пополнил наш арсенал, стал "парабеллум", который добыли мы с Юреком. Это был нелегальный "налет", за который мы получили от "Лавы" выговор, но одновременно разрешение на дальнейшие акции такого рода. Таким образом, недостатки в вооружении были быстро восполнены Яносиком Козьневским, Анджеем Тшциньским, Юреком Мартином и Сташеком Возьняком, которые, следуя нашему примеру, разоружали слоняющихся в окрестностях садовых участков немецких солдат. Было также несколько нелегальных экспедиций, таких, как Юрека Мартина с Витеком Шероносом и Леха Гоншевского с Антеком Радваном.
         В конце лета 1943 года часть наших товарищей была отобрана "Лавой" для участия в операции "Обруч", целью которой были атаки на немецкие пограничные посты на созданной немцами границе между Генеральным Губернаторством и Рейхом. Нашим товарищам достался сторожевой пост в Кампиноской Пуще. К сожалению, атака не удалась, и отряд вернулся без потерь, но и без трофейного оружия, на которое мы очень рассчитывали.
         В октябре я принял участие в акции прикрытия при выкапывании оружия, которое было спрятано в сентябре 1939 года на учаске, принадлежащем костелу, на улице Дольной в Варшаве. Нашим заданием было прервать телефонную связь в округе, это сделал Анджей Тшциньски вместе с еще одним товарищем (кто это был, я, к сожалению, не помню), а также монтером с телефонной станции. Командовал нами лично "Лава", а кроме меня были Янек Козьневски, псевдоним "Кораб", Юрек Ренцки "Сава", Витек Шеронос, Збышек Слочиньски и Сташек Возьняк, которого мы называли "Шматлавцем".
         Кроме нас там конечно была масса народу для копания, ну и основная охрана акции из Кедива. Меня назначили в группу, охраняющую швейцарскую со стороны улицы Пулавской, ядро которой составляли люди из Кедива. Их внешность и вооружение очень нам импонировали. Особенно один из них, одетый в черное пальто, в хомбурге на голове и с белым шелковым шарфом, а также с небрежно переброшенным через плечо "томпсоном" выглядел, словно персонаж из американского гангстерского фильма.
         Напряжение во время этой акции было изрядное, потому что рядом с костелом, на улице Дольной, находились казармы СА, а весь район был занят немцами.
К сожалению, из операции ничего не вышло, потому что там, где должно было быть оружие, ничего не нашли. Рано утром повозки, которые приехали из-под Варшавы и ожидали внизу под откосом, разъехались, а мы первыми трамваями поехали домой.
         К эффектным операциям, в которых принимал участие наш отряд, стоит отнести участие в покушении под Вавером на Фишера, Листа и Кучеру. В нем принимали участие "Лава", "Польны"(?), Юрек Ренцки "Сава", Сташек Возьняк "Панург", а также командир взвода Мацейчак с двумя своими людьми. Операция не удалась, потому что никто из тех, на кого мы охотились, не погиб. Причиной неудачи было неправильное закрепление стального троса, который должен был "снести" мчащиеся автомобили с шоссе. Трос был закреплен слишком низко и не преграждал дорогу, так что автомобили "перепрыгивали" через него. Неточный огонь из автоматического оружия оказался не слишком успешным, так что не удалось остановить ни одного автомобиля.
         Зато мы потеряли несколько пистолетов, которые "Гриб" и "Шматлавец", возвращаясь утром в Варшаву, оставили в трамвае в портфеле, спасаясь бегством, когда группа немецких солдат остановила трамвай, желая попросту сесть в него. Но трудно осуждать ребят за их поступок, лучше было выскочить из трамвая, чем ждать, пока выяснится, что это за немцы и зачем они останавливают трамвай.
         Зимой или ранней весной 1944 я принимал участие в охране какого-то из "вождей" авиации, который подозревал, что за ним следит гестапо. Люди, охранявшие дом и наблюдавшие за округой, часто менялись, помню, что в этом участвовали Анджей Березовски, Сташек "Шматлавец" и кажется Лех Гоншевски или Збышек Слочиньски, потому что с ними я был в "охране", и мы менялись. Результатом наших наблюдений было выявление личностей, которые показались нам подозрительными, потому что явно наблюдали за тем же отрезком улицы и домом, который мы опекали. Мы рассказали об этом "Лаве", сообщая словесные портреты подозреваемых и время, в которое мы их видели. Через пару дней "Лава" велел нам прекратить наблюдение, потому что оказалось, что "вождь" не только велел нам стеречь свою квартиру, но также попросил охрану у Кедива, который в свою очередь посчитал нас агентами гестапо. Вроде бы они готовились нас ликвидировать, в то время как "Лава" думал об их ликвидации.
         Была также акция у стен Гетто поздней осенью 1943 или уже зимой 1944 года. Что это было точно, я не знаю, потому что мое задание состояло в охране на улице Ставки какого-то прохода и кого-то, кто должен был там пройти и сообщить пароль. Мы были вдвоем, вторым был молодой мужчина вроде бы от "Александра". Мы были там относительно недолго и получили приказ покинуть пост через час, если никто не появится. Так мы и сделали.
         Очередная моя акция была связана с планируемой бомбардировкой "Москитами" здания гестапо в аллее Шуха. Это было поздней осенью 1943 года, а может, и в начале 1944, этого я не помню. Нас выбрали для определения точек на местности, а затем установки на Мокотовском Поле сигнализационных огней, которые должны были указать направление подлета и расстояние до цели. Командиром акции был Янек Здзенецки "Польны". Были сделаны специальные лампы, которые мы должны были расставить в точно выбранных местах, находящихся на Мокотовском Поле, и зажечь в назначенный час во время налета. Все было подготовлено, и у каждого было определенное место для лампы. Состояние боевой готовности длилось неделю или две, а затем акцию отменили. В акции, кроме меня, принимали участие Анджей Березовски, псевдоним "13", Сташек Возьняк и еще как минимум два человека, потому что ламп было пять или шесть. Самым трудным было выбрать места, в которых должны были стоять лампы, и обозначить их на местности так, чтобы попасть туда в темноте, не пользуясь фонариком.
         "Лава" лично учил нас пользоваться оружием. Он также учил нас принимать позу для стрельбы, мгновенно выхватывать пистолет из-за пояса, складывать его, менять магазин, а также многому другому, а прежде всего приемам джиу-джитсу. Не говоря уже о том, как следует себя вести, если ты задержан или тебя конвоирует вооруженный противник, и ты хочешь не только убежать, но к тому же разоружить и обезвредить или даже убить его. Когда "Лавы" не было, мы часто встречались сами, чтобы потренироваться в том, чему научил нас "вождь".

Обучение в стрельбе из пистолета над Вислой, весна 1944. Слева Марек Тадеуш Новаковски и Юрек Ренцки

         У нас было также обучение минному делу и знакомство с разными способами и техникой взрывания и уничтожения объектов. Не помню, кто преподавал нам способы изготовления ядов и их использования. Во всяком случае, такое обучение было, и в том числе нас научили препарировать ядовитые сигареты.
Конечно, эти обучение происходило время от времени, но показанные нам приемы, технику выхватывания оружия и другие упражнения мы повторяли сами, чтобы совершенствоваться в "ремесле диверсанта".

ШКОЛА МЛАДШИХ КОМАНДИРОВ АВИАЦИИ

         Кажется, где-то в конце ноября 1943 года мы начали военную подготовку в Школе Младших Командиров Авиации. Собственно говоря, это были курсы для подхорунжих пехоты, основанные на довоенном уставе, дополненные лекциями касательно строительства и обслуживания аэродромов, а также организации взлетов и посадок. Это делалось для того, чтобы мы, захватив аэродром, могли под руководством специалистов обеспечить его работу и обслуживать взлетающие и садящиеся самолеты, а также в случае необходимости обороняться при атаке с земли.
Обучение, касающиеся боевых действий пехоты и устава внутренней службы, вели двое подхорунжих из батальона "Башта" с псевдонимами "Ирка" и "Снаряд". Надо признать, что у них с нами было много хлопот, потому что мы были настроены не слишком серьезно в отношении так называемой военной службы. Во время лекций мы постоянно устраивали какие-то каверзы и шутки, не соответствующие важности преподаваемых предметов, за чем следовали разные наказания пехотно-казарменного типа.
Однажды, а дело было у нас дома, на улице Польной 52, когда мы занимались строевой подготовкой с оружием, то есть с палкой от швабры вместо винтовки, кто-то на резкое замечание одного из подхорунжих-инструкторов, что мы небрежно держим оружие, ответил: "Ohne gewehr das ist zu schwer". Конечно, эта поговорка вызвала среди нас бешеный восторг, и мы так веселились, что подхорунжий-преподаватель велел нам ползти по полу в прихожей с подвернутыми рукавами рубашек. Когда это еще сильнее развеселило нас, он рассыпал по полу немного песка, который стоял в мешке на балконе и использовался для наполнения лотка, в который ходил пекинес моей сестры. Однако и это нас не успокоило, поскольку сюрреалистический вид ползущего по полу товарища был для нас настолько нелепым и комичным, что мы просто плакали от смеха, что грозило усилением репрессий, применяемых инструктором-пехотинцем.
Не знаю, чем бы закончилась эта попытка ввести среди нас казарменную дисциплину, если бы не появилась моя мама, которая сказала, что мы ведем себя слишком громко, и нас слышно на лестничной клетке, и вообще она просит не рассыпать песок по полу, потому что мы и так приносим на ботинках достаточно грязи. И здесь уставу внутреннней службы пехоты пришлось отступить перед правилами, установленными моей мамой.
Вторым нашим любимым развлечением во время изучения тактики пехоты было давать странные названия населенным пунктам, появляющимся на картах, которые мы рисовали для занятий, или на рельефном столе. Никакие протесты подхорунжих "Ирки" и "Снаряда" не дейстовали, потому что это мы рисовали карты для занятий и других названий, кроме слегка непристойных, не хотели признавать. Поэтому были разные "Задки", "Хуйки" и другие такого рода названия для населенных пунктов и географических объектов, что в сочетании с отдаваемыми командами часто давало великолепные, неожиданно комические результаты.
Зато совершенно иная атмосфера была на занятиях по авиационным знаниям, которые на моем курсе проводил майор "Микита". Здесь не было военной муштры, к нам относились как к младшим товарищам, с которыми делятся своими знаниями. Поэтому мы воспринимали эти лекции как дополнение полученных большинством знаний на теоретических курсах пилотажа в В.А.К., что, если я хорошо помню, было нам засчитано Главным Командованием Авиации.
         Где-то в марте 1944 курсы закончились, и некоторые из нас получили звание капрала, а другие старшего рядового с цензом (стоит уточнить, что так называемый "ценз", то есть аттестат зрелости многие из нас получили только через несколько месяцев).
         По случаю окончания военноой подготовки и новых званий состоялась большая попойка, которая проходила в квартире "Козы" в аллее Независимости 216. Я там не присутствовал, поскольку мероприятие проходило в будний день, а я относился к работающим людям и должен был быть на фабрике. Но, как мне рассказали, в тот день после повышений в звании и в алкогольных испарениях мы дошли до уровня наших инструкторов и сравнялись с ними.

* * *

         В течение первых месяцев 1944 года наше вооружение значительно улучшилось. У нас было несколько "стэнов" из сбросов, английские гранаты, а также много боеприпасов. Были также материалы для минирования, как "пластид", шеддитовые взрыватели, капсюли, фитили, а также специальные часовые взрыватели, так называемые "карандаши", не говоря уже о пистолетах, которые товарищи принесли с охоты на немцев. "Лава" обещал дальнейшие поставки оружия, винтовки и даже огнеметы. Последних мы не получили, потому что их вроде бы отправили куда-то в провинцию в рамках приближающейся операции "Буря", так же как и часть обещанных нам винтовок и "стэнов".

ТАЙНИКИ, ТО ЕСТЬ "ОТВОЦКИ"

         Появление оружия, а также других материалов требовало мест, где их можно было безопасно хранить. Первые тайники под полом появились в квартире Юрека Ренцкого на аллее Независимости 225, а также у Хани Витковской на улице Раковецкой и, не знаю почему, назывались "Отвоцки". Юрек Ренцки стал главным специалистом в строительстве "отвоцков", которые появились у Анджея Березовского, Сташка Возьняка, у меня, а также у Сташка Сущиньского, у которого, кроме "отвоцка" в квартире, был также огромный тайник в подвале и которого мы назначили оружейным мастером. У него хранились выданные нам винтовки типа "Манлихер", добытые в полиции. Расположение складов было взаимосвязано с предполагаемой целью нашей атаки в начале восстания. Это должны были быть объекты на пересечении улиц Пулавской и Раковецкой, то есть довоенные казармы зенитной артиллерии, занятые во время оккупации Люфтваффе, которые предусматривались в качестве штаба Командования Авиации АК.

КЛУБ САМОСТРЕЛОВ

         Появление в наших молодых руках огнестрельного оружия принесло определенные, довольно опасные и не предусмотренные нами результаты. Согласно со старой польской поговоркой, что "если Господь Бог позволит, то и палка выстрелит", оружие, которым мы владели, начало стрелять, причем неоднократно в совершенно непредусмотренных нами и абсолютно неожиданных моментах. Причины этих происшествий обычно были прозаические: невнимательность, глупая шутка или дефект оружия.
         Первый случай такого "неожиданного" выстрела имел место в квартире Сташка Возьняка, и виновником его был "Коза", то есть Янек Козьневски, который, держа в руке пистолет, как ему казалось, незаряженный, внезапно принял правильную "десантную" позу, направил оружие на хозяина и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, а пуля застряла в стене на уровне желудка "Шматлавца". Как утверждают некоторые, Яносик был настолько испуган тем, что сделал, что сбежал с "места преступления".
         Дальнейшие "самострелы" не были описаны так подробно, поскольку были очень похожи на первый. Только когда Юрек Мартин получил в руки FM 9 мм short, начались чудеса.
         Юрек чистил полученный пистолет и, уже завершив это действие, вложил магазин и перевел ползун, не касаясь спускового крючка. Тогда раздался выстрел, и пуля застряла в сосуде с крупой или сахаром. Выстрел застал Мартина врасплох, поскольку он понимал, что не держит палец на так называемом курке. Но этот случай стал результатом присвоения ему титула "Короля самострелов", который был ему присвоен, когда, отправившись вместе с Анджеем Тшциньским на охоту, то есть на разоружение немцев на Мокотовском Поле, они увидели немецкого солдата, "любезничающего" с девушкой. Они подошли к нему, и Мартин резко выхватил из-за пояса свой пистолет FN-9 мм short и направил его на лежащего с девушкой немца, передернул затвор, что, как учил нас "Лава", оказывало огромное психологическое влияние на жертву. И именно в этот момент пистолет выстрелил, причем не раз, а два или три раза, превращаясь в какой-то стэн или шмайссер. Конечно, тогда, на месте, ребята не размышли над тем, как это произошло, а просто забрали оружие и дали дёру. Якобы Юрек просил у немца прощения за то, что подстрелил его, объясняя, что у него не было такого намерения. Но, если даже этого не было, он наверняка хотел это сделать, потому что у нас никогда не было кровожадных настроений.
         После этого случая проверявший пистолет оружейник заявил, что причиной его "самострельности" был дефект зацепа ударника, который при резком ударе ползуна отпускал, и ударник падал на капсюль. Но сам факт "самострельности" упрочил титул "Короля самострелов", присвоенный Ежи Мартину.
         В памяти у меня остались слова песенки - "Марш самострелов", написанной поэтом – Збышеком Слочиньским, которую мы пели на мелодию марша парашютистов, исполняемого нашей бригадой в Шотландии.

Не жаль нам ноги,
Не жаль пола,
Когда самострела раздастся гром.
Хоть ничего не говорит,
В стволе есть пули;
В когда выстрелит, кричит: "From"!
         Когда снова грянем из стволов,
         Будь, брат, здоров.
         Потому что когда увидишь в нашей руке
         смертоносный блеск оружия,
         Сразу молитву читай!
         Сразу молитву читай!
Наш вождь Мартин,
когда магазин
в его пушке полный,
тогда весело
стреляет вокруг
в стол, в кашу, в немца, во что получится.
         Когда снова грянем из стволов...
Не плачь, Маречек,
Не грусти, мальчик,
Зарастет дырка в ноге твоей.
Пойдешь снова плясать
на Раковецкую
И будет снова все окей.
         Когда снова грянем из стволов...

         Было еще несколько куплетов этой песенки, но, к сожалению, никто их уже не помнит, хотя за каждым скрывалось подлинное "приключение" с непредусмотренными выстрелами, из которых только один настиг члена "клуба", а другой попал в немца.
А вот как произошло, что появился куплет, героем которого стал я.

МОЕ ВСТУПЛЕНИЕ В КЛУБ САМОСТРЕЛОВ

         В начале апреля 1944 года со мной произошел неприятный случай. С Юреком Р. и еще с кем-то мы должны были пойти пристрелять новый стэн. Но когда мы уже шли по дороге к мосту над путями, проходящими под аллеей Жвирки и Вигуры, я почувствовал, что у меня понос. Что тут скрывать, ни с того, ни с сего я почувствовал, что у меня душа ушла в пятки, отсюда и понос, в чем я там же признался ребятам. Юрек, который был вдохновителем и предводителем этой экспедиции, решил, что я вернусь к Сташеку "Шматлавцу" и там дождусь их возвращения.
         У Сташека я застал Збышка Слочиньского и не помню кого еще, занятых чисткой оружия, поэтому я присоединился к ним. Когда я заканчивал чистить один из пистолетов – кажется, это был FN-9 мм – и вставил магазин, но не до конца, меня позвали к телефону. Когда я вернулся, пистолет лежал на столе, так, как я его оставил. Поэтому я вставил магазин до конца, спустил ползун, направив дуло вниз, и нажал на спусковой крючок... Раздался выстрел!
         Я ли это вставил полный магазин, или кто-то подшутил надо мной, что мне кажется очень правдоподобным, я не могу сказать. Если это была шутка, то она действительно была бы превосходной, если бы этим выстрелом я не прострелил себе икру. Рана была довольно серьезной, я потерял много крови. К счастью, у Зоси Бернацкой - "Черной Зоськи", которая жила на углу улиц Фильтровой и Судейской и была начальником нашего санитарного отряда, был врач-хирург. Он немедленно пришел и остановил кровь, перевязал рану и, не сделав никаких других распоряжений, велел мне какое-то время спокойно лежать дома, а рана сама заживет.
         На следующий день меня перевезли пролеткой домой на улицу Польную. Я делал вид, что напился вдрызг, и поэтому меня надо нести. Отец читал мне мораль, а Сташек с "Грибом" сопровождали нас на велосипедах на всякий случай. Дома, через несколько дней, несмотря на перевязки, рана начала гноиться, и поднялась температура. Появилась проблема, отвезти меня в больницу или нет. Решение врача, принятое на расстоянии, было таково, что мне нужно сделать какие-то уколы, а если это не поможет, то надо везти меня в больницу и ампутировать ногу над коленом.
         К счастью, "Лава" достал какое-то лекарство, кажется, это был пенициллин, уколы которого в гнойную полость в икре спасли меня от гангрены и ампутации.
         Однако в результате воспалительного состояния меня ждали долгие недели выздоровления. Единственным приятным результатом этой неприятной истории было то, что я почувствовал, как все обо мне заботились, навещали меня, а в самые худшие дни, когда температура у меня была 40 градусов, даже ночью у меня в комнате постоянно дежурила одна из наших санитарок.
         Из-за этой раны добрых несколько недель я не только не ходил на работу, но и на тайные курсы, в результате экзамены мне пришлось сдавать накануне восстания, кажется, в последней группе.

ДЕЛО ЯНА ГАДОМСКОГО

         В начале, а возможно, это было в конце мая 1944 года, один из наших товарищей, Ян Гадомски, сообщил "Лаве", что он "провален" у себя дома и должен скрываться. Поэтому он получил документы на имя Яна Роли и поселился у Анджея Березовского, который был его самым близким другом. Позже, уже не помню почему, два или три дня он жил у меня, а потом снова вернулся к Анджею.
Когда он жил у меня, он рассказал мне о каком-то странном случае, что чей-то телефонный разговор с доносом в гестапо подслушала телефонистка автоматической телефонной станции в Варшаве и предупредила человека, который таким образом спасся. Тогда, во время разговора, я посчитал, что это невероятная история, поскольку телефоны автоматические, и то, что телефонистка или работник телефонной станции подслушали такой разговор, граничит с чудом.
Несколько недель спустя, когда я был в отпуске, который взял на фабрике, чтобы подготовиться к экзаменам, и сидел и зубрил дома, мне было велено немедленно прийти либо          к Юреку Ренцкому, либо к Анджею Тшциньскому, этого я уже сегодня не помню. Когда я туда пришел, я застал там, кроме Анджея также Юрека Ренцкого и Сташка Возьняка, который приветствовал меня известием о том, что у Анджея Березовского была немецкая полиция, которая подъехала к дому так называемой "ванной", то есть открытым автомобилем, который использовали специальные интервенционные формирования, и довольно долго находилась в квартире Березовских, а затем уехала, никого с собой не забрав.
         Теперь проблема состояла в том, что в квартире находился тайник, так называемый "отвоцк", в котором был один из наших складов оружия, а также часть архива "Взлета", и, что хуже всего, наши фальшивые документы. Мы не хотели звонить, потому что не знали, не поставлен ли телефон на прослушку, мы не знали также, не устроили ли немцы в квартире "котел" и не ждут ли, кто появится. Также можно было предполагать, что все в порядке и можно войти и забрать наши вещи. Наконец, после долгих совещаний и колебаний мы решили, что в квартиру Березовских пойдут Юрек Ренцки и Сташек Возьняк, потому что у них в случае чего было объяснение (о наивность юных лет!), что они соседи и пришли по поводу книг или чего-то в этом роде.
         Когда ребята позвонили, им открыла пани Березовска и сказала, что немцы искали какой-то тайник с оружием, который должен был быть в печке, в комнате сына. Печь тщательно простучали и осмотрели, но ничего в ней не нашли. Не нашли, потому что и не могли найти, тайник находился под печью, а вход был в полу, в углу возле стены, изобретательно замаскированный.
         Впрочем, офицер СС, с которым разговаривала пани Березовска, оказался юристом и студентом немецкого профессора, книгу которого с сердечным посвящением для профессора Березовского этот офицер нашел в библиотека во время обыска. Это настроило его снисходительно по отношению к обитателям квартиры, а кроме того донос, который они получили, должен был быть не слишком точным и мог показаться чьей-то злостной выходкой. Такой вывод из разговора с эсэсовцем сделала пани Березовска.
Когда Юрек со Сташеком заглянули в "отвоцк", оказалось, что находившиеся там стэны пропали, а вместе с ними ручное оружие, а также гранаты и боеприпасы. Остался только один поврежденный пистолет FN 7 мм и наши "левые" документы, а также другое добро в виде мелких архивных материалов "Взлета".
         Юрек и Сташек узнали от служанки Березовских, что "Гад", то есть Янек Гадомски был утром в квартире, потому что он жил там время от времени и вышел за полчаса или за час до появления "überfahldinst'", забирая с собой довольно тяжелый чемодан. Поскольку в то время не было принято спрашивать, что и куда мы несем в чемоданах, никто не спросил его, что он выносит. Впрочем, домработница была уверена, что он забирает какие-то свои вещи, ей и в голову не пришло, что он может быть вором.
         "Лава", когда его уведомили о происшедшем, объявил тревогу для всего отряда. Еще раньше мы позвонили на фабрику Анджею Березовскому, чтобы он ушел с работы и где-то затаился, пока мы не дадим ему знать.
         Несмотря на тщательные поиски, "Гада" нигде нельзя было найти. Последним, кто его видел, был "Коза". Это было, как мы установили, уже после отъезда полиции, и "Гад" шел по площади Политехники в сторону площади Спасителя с каким-то чемоданом. Выяснилось также, что до того, как в аллее Независимости появилась "ванна" z überfahlkomando, он появился в квартире Збышка Слочиньского, живущего на другой стороне аллеи на углу улицы Вавельской. У "Гада" был при себе чемодан, и он немного нервничал, а когда появился кто-то с известием, что "немцы стоят перед домом Анджея", проявил сильную нервозность. Но никто не обратил на это внимания, потому что все сильно нервничали. На той лестничной клетке жили не только Березовские, но и Богомольцы, дочь которых была в нашем ДСК.
         После отъезда полиции "Гад" немедленно ушел, забрав с собой чемодан.
         "Лава" провел расследование, которое очень быстро позволило нам установить, что кто-то, очень похожий на Янека Гадомского и имевший при себе чемодан, пользовался телефоном, находящимся в аптеке на углу Фильтровой и аллеи Независимости. Сопоставив это с тем, что эсэсовец сказал пани Березовской, мы пришли к выводу, что, забрав чемодан с оружием, именно из этой аптеки "Гад" позвонил в гестапо с доносом. Поскольку он не мог громко и явно говорить, он передал немцам сообщение способом, который не вызвал у них доверия. Поэтому они выслали "ванну" на всякий случай, чтобы ничего не упустить.
         "Лава" велел нам вести себя так, словно ничего не произошло. Уже не помню, у кого (может, у Анджея Березовского) были адреса нескольких друзей или товарищей "Гада". "Лава" взял меня с собой и решил нанести им визиты.
         В первый день мы пришли к парню, жившему кажется в доме на улице Мадалиньского, который дружил с Янеком Гадомским. Они были знакомы со школы, и вроде бы парень много о нем знал. Когда он сориентировался, что от дела попахивает, он перестал говорить. Тогда "Лава" перестал быть любезным, а временами становился даже жестоким. Он не скрывал, что для парня может плохо кончиться, если делом займется жандармерия АК, потому что его обвинят в соучастии в краже оружия. Парень был сыном профессионального офицера и к делам относился очень серьезно. "Лава" предупредил его, что за торговлю оружием из сбросов грозит смертная казнь. Наконец, парень признался, что знает, кто мог купить оружие. Это мог быть какой-то отряд НВС под названием "Возмездие".(?) парень обязался связать нас с кем-то из этого отряда, кто мог совершить покупку.
Мы встретились с человеком, который купил наше оружие, в квартире на улице 6-го Августа, нынешней Нововейской, в большом доме возле площади Спасителя. Здесь мы очень легко узнали, что Янек продал им три стэна и несколько пистолетов с боеприпасами, а также гранаты. Нам даже сообщили цену, которую они заплатили. Если я хорошо помню, это было двадцать тысяч злотых. Количество и тип оружия совпадали. Однако оружие нам не хотели вернуть, несмотря на то, что Тадеуш готов был вернуть им деньги. "Лава" потребовал номер их отряда и собирался требовать возврата оружия официальным путем. Но до момента начала восстания ничего такого не произошло.
         То, что было для нас шоком, это абсолютная уверенность, что это "Гад" украл оружие, а чтобы замести следы, позвонил в гестапо и сообщил адрес и место тайника. Если бы немцы его нашли, никто из нас не узнал бы, кто совершил кражу, потому что немцы арестовали бы нас всех за несколько часов, а в "лучшем случае", после ареста Березовских никто бы не узнал, что немцы нашли в тайнике.
         Довольно долго длились поиски места, где скрывался Гадомски, и не знаю, установили ли точно его адрес или нет. Во всяком случае, кажется было установлено, в каком месте он поселился.
         Одновременно мы ждали приговора военного суда, чтобы, если будет такой приказ, ликвидировать его или поручить это Кедиву. Однако, когда "Гад" однажды случайно столкнулся в окрестностях своего дома со Сташеком Возьняком и еще с кем-то из товарищей, он быстро покинул Варшаву, не рискуя возможностью дальнейших разоблачений. Уже после того, как был выдан приговор, осуждающий его за измену и дезертирство, было установлено, что он вроде бы находился в Кракове. Поскольку там жили мои родственники, и у меня были документы "Rüstung Betribe", то есть немецких оружейных предприятий, что обеспечивало мне безопасность во время поездки, я должен был поехать в Краков, чтобы опознать его. К сожалению, фронт приближался очень быстро, и ни у кого уже не было времени, чтобы заниматься этим делом.
         "Гад" выжил и после выйны выплыл в качестве журналиста, работающего в катовицкой партийной прессе, а затем на радио и телевидении.
         Семья Березовских после войны пыталась обвинить его в сотрудничестве с гестапо, но их обвинений не признали. Позже, в шестидесятые годы, я пытался достать его через журналистские круги, однако он был настолько партийный и имел такие связи, что все попытки, которые я предпринимал, чтобы обнародовать правду о его измене и краже, закончились ничем, а мне в один прекрасный день посоветовали оставить его в покое, пока со мной ничего не случилось.
         Еще раньше, когда в 1956 году Гадомского обвинили в сотрудничестве с немецкой разведкой, и Анджей Березовски обратился в суд по делу о поведении "Гада" во время оккупации, суд его даже не допросил, а Ян Гадомски был оправдан и по-прежнему был в ПОРП (PZPR, Polska Zjednoczona Partia Robotnicza – Польская Объединенная Рабочая Партия) и в средствах массовой информации, а его фамилия появлялась в программах Польского Радио еще в девяностых.

ЮРЕК МАРТИН В ГЕСТАПО

         С конспирацией у нас дело обстояло не лучшим образом … да и как могло быть иначе, если мы все познакомились еще "перед войной", потом вместе были в В.А.К., вместе в конспирации и к тому же ходили на те же самые тайные курсы "Сташица". Разве что на курсах были не только мы, но и товарищи, не состоящие в конспирации.
Не знаю, как произошло, что кто-то с курсов, на которые я ходил вместе с Мартином, видел его во время перестрелки при разоружении немцев на Мокотовском Поле и что-то на эту тему сказал, не считаясь с тем, что в нашей компании был парень, который недавно к нам присоединился. А может, даже этот парень видел Юрека Мартина. Сегодня я этого уже не помню.
Через какое-то время парень перестал приходить, что часто случалось с теми, кто "присоединялся" к нам извне. А еще через некоторое время Юрек получил повестку, вызывающую его в Kriminalpolizei (немецкая криминальная полиция) или в гестапо. Юрек сообщил нам об этом и заявил, что пойдет и узнает, в чем дело. Если бы он не пошел, ему пришлось бы уйти в подполье, ликвидировать квартиру, а ведь он был не один, у него была мать. Кроме того, он считал, что если бы это было что-то важное, то гестапо потрудилось бы лично приехать за ним.
Поскольку было еще лето или ранняя осень, он оделся как обычно, то есть в короткие штаны, рубашку, свитер и пошел.
         В этом месте следует сказать, что у Юрека Мартина, несмотря на высокий рост и крепкое телосложение, была очень ребяческая физиономия, он слегка заикался и ходил характерным шагом человека с судорогой ахиллова сухожилия. И еще следует отметить, что он прекрасно говорил по-немецки, потому что этот факт имел большое значение во всей истории.
         В полиции его начали расспрашивать о нападении на немца и об оружии, которым он владел. Конечно, Юрек отрекся от всего. Позже ему устроили очную ставку с тем парнем, который недолго ходил с нами на тайные курсы, а потом перестал приходить. Однако Мартин отрекся от какого-го либо близкого знакомства с ним. Его снова допрашивали, пару раз ему всыпали, но Юрек не изменил своих показаний, поэтому его отпустили.
         Когда мы получили это известие и передали его "Лаве", тот немедленно уведомил "верхушку", которая приняла решение немедленно ликвидировать парня. Он знал слишком многих из нас, а мы знали слишком много фамилий и адресов на довольно высоком уровне, главным образом, в технической разведке АК, чтобы можно было позволить взять верх сентиментам.
         Юрек исчез на несколько дней, а когда через три дня пришло известие, что тот парень умер на Павиаке, и все вернулось на круги своя.
         К сожалению, во время Восстания, в первую же ночь Юрек Мартин погиб под Окенчем. Он отстал от отряда, когда тот пробивался из Варшавы, немцы поймали его и расстреляли. Мать нашла его тело после войны и, чтобы его не похоронили в общей могиле, поддалась давлению властей и согласилась похоронить его на участке АЛ на Военных Повонзках в Варшаве, где он покоится как солдат коммунистической Армии Людовой.

МЫ ОБУЧАЕМ КЕДИВ

         Это было зимой 1944 года, когда нескольким из нас было поручено провести обучение распознанию наших и вражеских типов самолетов в сотрудничестве с авиацией в отрядах Кедива. Начальником этих курсов назначили меня, а инструкторами были Юрек Мартин, Збышек Слочиньски, Анджей Тшциньски и еще кто-то, но кто, я не помню. Курсы состояли из нескольких лекций и должны были закончиться проверкой полученных знаний, которую, в качестве старшего инструктора, должен был провести я.
         Не знаю, как другие, но я чувствовал себя несколько скованно, когда ребята старше меня на несколько лет (мне тогда было 17, а им больше двадцати) докладывали мне о своем прибытии и щелкали передо мной каблуками. Однако комплексы прошли, когда оказалось, что мы с легкостью распознаем то, что летит в воздухе, в то время как нашим курсантам это доставляет серьезные проблемы. Такими же сложными были для них знания о том, как подготовить место для принятия самолетом рапорта или как обозначить место приземления для машины связи. Больше всего я был сконфужен, когда явился на "экзамен" и в присутствии товарища, проводящего обучение, проверял уровень знаний, приобретенных курсантами.
         Регулярный рапорт старшего группы, то, что меня называли "пан старший инструктор" или "пан экзаменатор" было для меня настолько смешно, что временами я с трудом сохранял серьезность. Но курсы прошли, и начальство было довольно, а мы убедились, что наши знания имеют какое-то значение и что в армии звание вызывает уважение.

"ФЛИРТ" С ВЕНГРАМИ

         Это началось весной 1944 года, когда Анджей Березовски украл немецкий легковой автомобиль (чья эта была идея и как она пришла кому-то в голову, этого я не помню). Мы доставили автомобиль на квартиру венгерских солдат, которая находилась на нынешней улице Мольера по нечетной стороне. Во всяком случае, Анджей пригласил меня пойти с ним к венграм, чтобы помочь в торговых переговорах. Переговоры с венграми мы вели по-немецки и дела с нами улаживал, с разрешения поручика, командующего этой частью, такой странный рядовой венгерской армии, который когда-то был капитаном, но теперь скрывался в армии в звании рядового, потому что был евреем и его могли отправить в лагерь.
         Когда мы появились у венгров, мы заметили во дворе легковой автомобиль, который солдаты перекрашивали в защитные цвета, используемые в венгерской армии. Одновременно они прикручивали таблицы с венгерскими номерами.
         Торги прошли в милой атмосфере, и мы вышли от братьев мадьяров с двумя или тремя чемоданами сигарет "Симфония" и кажется "Minsendti" или чего-то в этом роде.
Сегодня я уже не помню, знал ли "Лава" о планировании такого "налета" или же узнал о нем пост фактум. Во всяком случае, его решением было оставить часть сигарет нам для собственного употребления, потому что некоторые из нас уже курили и даже сильно, остальные же мы отдали "Лаве".
         Через несколько дней нам попался еще один автомобиль, который, так же, как и предыдущий, оказался у венгров. Сделка была так же выгодна для обеих сторон, а атмосфера между нами стала настолько теплой и сердечной, что мы начали обсуждать с венграми возможность покупки оружия. В ходе этих бесед венгры начали расспрашивать нас, есть ли возможность, чтобы они массово дезертировали и скрывались в Варшаве или в партизанах до времени освобождения.
         Об этих планах мы сообщили "Лаве" и должны были получить от него известие, как на это смотрит "верхушка". К сожалению, мы получили сообщение от командования, что венгры получили приказ об отъезде, так что мы увиделись с ними, когда они уже сидели в автомобилях, а у нас не было приготовлено ничего, чтобы кого-нибудь из них спрятать. А жаль, потому что Амия Крайова могла бы получить много винтовок и венгерский отряд в своих рядах.

Д.С.К. – ДАМСКИЙ САНИТАРНЫЙ КОРПУС - 1943-44

         Санитарное подразделение появилось где-то в конце 1943 года. Как я предполагаю, инициатором создания этого отряда был Юрек Ренцки, симпатия которого, Зося Бернацка, жившая рядом с ним в вилле на углу Фильтровой и Судейской, стала коменданткой этой группы, набирая туда своих подруг. Мы не были против появления в нашем отряде представительниц прекрасного пола, так же, как не возражал против этого "Лава", и таким образом появился отряд санитарок, который был назван Дамским Санитарным Корпусом. Автором этого очаровательного названия был или Сташек Возьняк, или Збышек Слочиньски, а может, они оба. Во всяком случае, с той минуты никто не говорил о санитарном отряде иначе, только ДСК.
Збышек Слочиньски так поэтически описал момент возникновения санитарного отряда:

Вот, признав заслуги наши,
Чтобы сделать нам сюрприз,
К нам назначили Марину,
Зосю, Крысю и Ханку.
         Все красивые девицы,
         Все цветущие девицы,
         Так что быстро в сердца наши
         Внесли разные волненья.
Из нас каждый лишь вздыхает
по платочку и галстуку,
Только художник упирается:
Не надену! Конец света.
         Пристыженные, создали мы
         "Страшно милую" школу танца,
         В которой каждый диверсант
         Грациозно плясал вроде кастрата.

         Зося Бернацка, дочь полковника Бернацкого, который был автором слов "Первой Бригады", завербовала своих подруг: Марину Кшисткевич, с которой она ходила в один класс в гимназии Словацкого, так же, как и с другой девушкой – Кристиной Недзельской, которую называли "Километр" из-за роста. Кроме того, в ДСК попала Ханка Витковска – симпатия Збышка Слочиньского, а также Кая Вогомолец – симпатия Анджея Березовского и член ВАК.
         Так возник отряд, который был связан с нами не только служебными узами, но и – в некотором отношении – в частном порядке эмоционально.
         Как историю создания ДСК, так и царящую в отряде атмосферу лучше всего описал Збышек Слочиньски в стихотворении под названием "Д.С.К.", написанном где-то на переломе 1943 и 1944 года.

Вот однажды у Анджея
Лили водку вместо воска,
И все члены нашей группы
К одному пришли выводу.
         Чтоб достойно охранять
         Диверсанта тело бренное,
         Надо создать в Батальоне
         Дамский Корпус Санитарный.
Для того, чтоб нам в нужде
Протянуть руку помощи,
Девушек быстро завербовали,
Прекрасных, как яблоневый цвет.
         Принял Тадек в наш отряд
         Стаю жриц Эскулапа,
         А откуда-то с высот
         Сам их благословил Папа.
Ран болезненных у нас мало,
Потому что для акций не время;
Зато сердца диверсантов
Пронзила острая стрела Амура.
         Не помогли перевязки,
         Ни пилюли, ни касторка
         Каждый "десантник" влюблен,
         Все свою милую вспоминает.
Гриб первым потерял голову,
Обоснованная гордость его распирает,
Потому что стал преемником Збышка
В сердце "десантницы" Зоси.
         Стась, художник, пример всех добродетелей,
         Терзается укорами совести,
         Потому что, обольщая панну Ханку,
         Разрушил свой союз с поэтом.
А наш Коза, наш трамвайщик,
Который ловил диких коров,
К золотоволосой Марине
Обращается с нежными словами.
         Бледный тоже бегает к школе,
         И можно догадаться,
         Что его сердце той досталось,
         Что головой достает до неба.
Только Витусь наш любимый,
Как мотылек в день весенний,
С цветка на цветок перелетает,
Ветренный, непостоянный.
         Эй, там с Вильчей каждый вечер,
         Когда ночь приходит темная,
         Марширует под эскортом
         Дамский Корпус Санитарный.
Потом под трогательную музыку,
В темном салончике Зоси,
Мечтают наши диверсанты,
О любви и о пластите.
         Но душа рвется в бой,
         Каждая панна храбрая,сильная,
         Их однажды наши парни
         Сбили с пути истинного.
Гремят там залпы, свистят пули,
Летят искры, летят капсюли,
Явно прямо к Пану Богу
Попадут наши амазонки.
         Как все там потом закончится,
         Знает только Бог на небе,
         Одна только у нас надежда,
         Если погибнем где-то по необходимости.
Когда пробьет наш час
На подвиг великий и могучий,
Может, слезки три уронит
Дамский Корпус Санитарный.

(Збигнев Слочиньски I943/44)

         Когда началось восстание в августе 1944 года, Д.С.К. оказался на сборном пункте в Аллее Независимости в квартире семьи Козьневских, чтобы вместе со всеми отправиться на штурм аэродрома на Окенче.
         Когда ситуация изменилась, и возникла необходимость пробиваться ночью с Колонии Сташица на Окенче, "Лава" принял решение, чтобы девчата остались на "базе", не желая подвергать их опасности ночного боя и, вероятно, считаясь с тяжелой ситуацией, в которой мог оказаться отряд.
         Когда отряд рассеялся на Мокотовском Поле, а группа поручика "Польного" вернулась в колонию Сташица, Юрек Ренцки и Олаф Бринкенхофф утром 4 августа привели девушек на баррикаду на улице Польной 52, и там они присоединились к остаткам отряда "Лавы", который оказался в Варшаве, и вместе с ним с середины августа вошли в состав II-й Авиационной Роты поручика "Юра" в Группировке "Заремба-Перун", исполняя функции санитарок, кухарок и связных, за что им были благодарны не только мы, но и другие солдаты роты.
         Попав в плен, девушки прошли через лагерь в Ламсдорфе - Шталаг VIII-F, а затем были вывезены в женский лагерь в Оберланген, где находились до освобождения их в конце апреля 1945 года польской I-й Танковой Дивизией генерала Мачка.
         После освобождения их пути разошлись, одни вернулись в страну, другие остались на Западе.

Марек Тадеуш Новаковски

oбработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Марек Тадеуш Новаковски, род. 01.04.1926 г. в Варшаве подпоручик военного времени Армии Крайовой псевдоним "Абба" Отряд Прикрытия Главного Командования Авиации АК – рота "Лaвы" № военнопленного 102331

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.