Збигнев Гальперин
род. 18.05.1929 г. в Варшаве
стрелок, солдат Армии Крайовой
псевдоним "Антек"
батальон "Хробры I"
Свидетельства очевидцев восстания
Военные воспоминания Збигнева Гальперина – солдата из "Хроброго"
Восстание
|
|
Первая пробная концентрация состоялась утром в костеле во время мессы. Тогда в первый раз мы увидели наш взвод – более тридцати человек, как правило, молодых ребят, принимавших участие в мессе. В первый раз мы собрались в таком количестве в одном месте. Как правило, мы обычно собирались максимум вдесятером. Мы знали друг друга в лицо, но, кроме официальных собраний, нам нельзя было показывать, что мы знакомы, даже на улице, разве что это был какой-то очень близкий товарищ. Мессу завершил приказ: "Разойтись!"
Вторая концентрация была назначена 1-го в 15.00 на Воле, на улице Гжибовской в районе улицы Вроней, которая была перпендикулярна улице Гжибовской. Мы должны были явиться в частную квартиру в одном из домов. Здесь надо упомянуть, что почти все мы были из других районов, а не с Воли. Из нашей десятки не пришли двое товарищей, один, как позже оказалось, был ранен в Средместье, когда шел на сборный пункт, и попал в госпиталь. Второй отсутствующий, единственный из нашей группы, был жителем Воли.
Оставшаяся группа прибыла на сборный пункт в 15.00. В 16.00 нам раздают повязки, мы одеваем их на левую руку. Нам раздали гранаты и ручное оружие, пару винтовок, и мы по-прежнему ждем. Ждем приказа, что нам делать дальше. Приближается 17.00, слышны выстрелы, и мы получаем приказ.
Двое товарищей идут караулить ворота, в доме много молодых ребят, если бы пришли немцы, схватили бы всех. Движение в городе замирает, и так начинается наш первый день Восстания.
Около 18.00 маленькая группа из 6 человек идет на патрулирование. Мы берем гранаты и одну винтовку и выходим. Обходим вокруг квартал, чтобы сориентироваться, что происходит на соседних улицах. Встречаем других повстанцев с повязками и людей, прячущихся в воротах. Время от времени слышны выстрелы, которые неизвестно откуда доносятся. Как я позже узнал, заданием нашего батальона тогда было разведать ближайшие окрестности.
Мы идем дальше, и я вижу первого убитого немца. Он без шлема, парень с винтовкой немногим старше нас тащит его за ногу. Обычный немец, в сапогах и мундире, наверно, случайно сюда забрел. Парень тащит его, голова убитого подскакивает на мостовой. Мы останавливаемся и наблюдаем. И внезапно к моему удивлению я вижу, как другой парень, не из нашей группы, подбегает к убитому немцу и со злостью его пинает.
Я смотрю на это с изумлением. Зачем он это делает, ведь этот немец уже мертв, он неопасен, это совершенно лишнее. Таков был мой первый импульс. Это произвело довольно сильное впечатление на нас всех.
После возвращения я получил распоряжение отправиться на Вроню и проверить, почему не пришел второй из нашей десятки. Я вошел в частную квартиру и застал там женщину с двумя маленькими детьми. Я спросил ее об этом парне, который где-то работал и не дошел до нас. Мать двоих детей со злостью спросила меня, почему я о нем спрашиваю и куда хочу его забрать. Он нужен дома, она одна с двумя маленькими детьми. Я очень смутился, видя неприязнь женщины, у которой я хотел забрать мужа или брата.
Одновременно я был немного удивлен, потому что в моем доме не было проблем такого рода. Возможно, так было потому, что мы встречались у меня дома, отец все время работал, но мать постоянно видела моих товарищей, хотя и не расспрашивала меня, что мы делаем. Когда мы с братом уходили, она не возражала против того, что мы выходим и неизвестно когда вернемся. После того, как мы с братом пошли на концентрацию, я больше не виделся с родителями. Парень, за которым меня послали, пришел к нам позже. Он погиб на Воле.
Начался дождь. Уже комендантский час, улицы опустели. Вокруг относительно спокойно. Мы возвращаемся в "нашу" квартиру. Прошло пару часов, мы без обеда. Выходим с товарищем в ближайшую пекарню за хлебом. Там в первый раз мы подписываем расписку, что для АК мы конфискуем сколько-то там буханок хлеба, сейчас уже не помню, сколько. В какой-то корзине мы принесли хлеб домой, где ждала наша группа. Этот сухой хлеб с чаем был в тот день нашим ужином.
На сборном пункте мы остались до утра. Ночью у меня было дежурство или, говоря высокопарным языком, караул у ворот. Мы дежурили вдвоем. Ворота, конечно, были закрыты. Тишина, покой, откуда-то доносится шум автомобильного мотора. Я осторожно приоткрыл ворота, выглянул в сторону улицы Крохмальной. Звук доносился оттуда, но ничего не видно. Я отступаю в ворота, по-прежнему ничего не происходит.
2 августа ранним утром мы выходим сомкнутой группой. Все идем с повязками, с оружием, которое есть у каждого второго или третьего. Как правило, это были немецкие ручные гранаты. В воротах появляется много местных жителей. Люди ликуют, угощают нас сигаретами. Я не курил, но нельзя было отказаться от угощения. Тогда это были самодельные сигареты, молодые читатели наверняка этого не помнят. Сигареты набивались специальной машинкой: без мундштука с двух сторон, с мундштуком с одной. Табак привозили из Люблинского воеводства, добавляли к нему разные запахи, чтобы он был лучше.
Снабженные сигаретами, мы доходим до школы на Крохмальной. Это обычная школа с большим гимнастическим залом. В зале толпа молодых людей. Приходят новые добровольцы, необученные. У нас сплоченная группа, свой командир, мы знаем друг друга и частично вооружены.
Внезапно в зал вбегает молодой человек. Он сообщает, что их группа атаковала три танка, один из них уничтожен, а два захвачены. Он спрашивает, есть ли в зале механик, который поможет запустить захваченные танки. Наш командир переживает серьезную дилемму. Как оказалось, о чем мы не знали, он механик, но не хочет нас покидать, мы пережили с ним всю оккупацию, он нас учил целиться, стрелять, проводил с нами все занятия.
Но поскольку никто не вызывается, он говорит, что должен нас оставить. Когда он все сделает, он вернется к нам. Теперь ему надо идти, он чувствует себя обязанным помочь ребятам запустить танки. Мы остаемся одни. Он никогда к нам не вернулся, погиб там, на Воле. После войны я был на мессе, посвященной его памяти. Он жил в Аллее 3 Мая на Повислье. Если ехать по мосту Понятовского на Прагу, там до сих пор стоят такие большие жилые дома. В одном из них жил наш командир.
В школе мы получили какую-то еду, а потом перешли в пивоваренный завод Хабербуша. Там мы застали огромную толпу людей. Здесь я должен сказать пару слов о нашем батальоне, о его подпольном происхождении и откуда мы взялись в этом Хабербуше.
Оказалось, что мы были 4 взводом батальона "Хробры". Тогда был только "Хробры", а не "Хробры I" и "Хробры II". В Хабербуше мы узнали о подпольной деятельности нашего батальона. Он входил в состав 1 Округа АК, командиром которого был "Загоньчик", и это был IV Район АК. В 1942 году в состав IV района входили 2 батальона Польской Вооруженной Организации (POZ - Polska Organizacja Zbrojna) "Килиньски" и "Лукасиньски", а также формирования низшего уровня, среди них рота "Клима", которой командовал Владислав Журавски, псевдоним "Клим", и рота "Корда" под командованием поручика Казимежа Бурноса, псевдоним "Корд". Из этих двух рот в 1942 г. был создан батальон "Хробры". Командиром стал Биллевич, то есть "Сосна", капитан периода оккупации, потом майор. Он был офицером по особым вопросам в штабе Варшавского округа Польской Вооруженной Организации и пришел с заданием создания батальона "Хробры". В 1943 г. в батальоне "Хробры" появились две новые роты: "Эдварда" Каэтаньского, одного из последующих командиров "Хроброго", и "Мариана" Мариана Вардзыньского. Были присоединены еще три артиллерийских расчета капитана "Хака", тогда еще поручика, и в такой форме батальон был подготовлен к операции "Буря".
В начале 1944 батальон состоял из 4 рот:
- 1-я рота "Эдвард" (три взвода),
- 2-я рота "Корда" (три взвода),
- 3-я рота "Верного" (два взвода),
- 4-я рота "Клима" (три взвода).
К тому же, конечно, квартирмейстер, санитарки, связные.
На третий день восстания по приказу майора "Загоньчика" батальон вошел в состав XI повстанческой группировки под командованием капитана "Сосны". К батальону был присоединен взвод ВСОВ (WSOP, Wojskowa Służba Ochrony Powstania – Военная Служба Охраны Восстания) (командир подпоручик Францишек Новак "Бетон") и взвод пожарников (командир подпоручик Эугениуш Коль "Дядя"). Взвод ВСОВ набирался, в том числе, из синих полицейских, которые квартировали в казармах на улице Теплой, а пожарный взвод из членов пожарной охраны пивоваренного завода Хабербуш и Шелле. Отряды, входившие в состав XI группировки, насчитывали более 600 человек.
Одним из самых трудных заданий для нашего батальона был захват Nordwache (укрепленный пост немецкой жандармерии). И была еще школа, где квартировала жандармерия. Кроме того, мы должны были очистить от немцев, которые туда забрели, подчиненный нам район. В первые дни восстания изменилась организационная система батальона. От деления на роты отказались, а взводы были непосредственно подчинены капитану Густаву Биллевичу "Сосне". В зависимости от необходимости, взводы высылались на определенные акции.
Одним из заданий, как я упоминал, был захват Nordwache. Это не удалось ни в первый, ни во второй день. Захватили ее только на третий день. В этом принимали участие также лучше всего вооруженные товарищи из нашей группы. Через пролом из соседнего дома они пробрались на верхние этажи и захватили Nordwache сверху. Я не принимал в этой акции участия.
Мы получили задание патрулировать и очищать от немцев приданную нам территорию. Большой проблемой были "голубятники" (немецкие снайперы, стрелявшие, как правило, с верхних этажей). Часто это были немцы, которые случайно оказались на нашей территории, когда началось восстание. В первые дни они где-то спрятались, а потом, часто вдвоем, заняли удобные стрелковые позиции. Оттуда они охотились на повстанцев с повязками на руке. Если их удавалось заметить, они ожесточенно защищались. Мы должны были ликвидировать этих людей.
Другим заданием была оборона баррикад. Одна баррикада была на углу Валицув и Хлодной, вторая на углу Крохмальной. На баррикаде мы дежурили днем и ночью. Я прекрасно помню, как днем к баррикаде приближались немецкие танки. Издалека было слышно, как гусеницы давили стекло на мостовой. Установив соответствующим образом прицелы, мы стреляли в приближающихся немцев из винтовок. Мы старались целиться в немцев, прячущихся за танками, и пробовали стрелять в окошки, танковые люки.
Мы лежали, спрятавшись за баррикадой из тротуарных плит со сделанными амбразурами для наблюдения, и ждали, что предпримут немцы, чтобы помешать им. Результат встречи винтовочной пули с танком был, однако, скорее ничтожный. Я часто дежурил на баррикаде также ночью. Ночи тогда были очень темные. Немцы стреляли очередями из пулеметов и автоматического оружия. Часто патроны были световыми, прислушиваясь и наблюдая за ними, можно было сориентироваться, откуда стреляют. Тогда мы пробовали стрелять в это место из винтовки. Иногда это удавалось, и тогда стрельба прекращалась.
В течение дня мы пытались атаковать танки бутылками с бензином. Подвалы соседних домов были соединены между собой при помощи пробитых в стенах отверстий. Благодаря этому можно было подойти подвалами вдоль улицы ближе к немцам, ближе к танкам. Можно было также добраться на второй этаж ближе к врагу.
Я был на втором этаже, когда в первый раз увидел совершенно незнакомое мне оружие. Возможно, это было 4 августа. Трое товарищей, старше меня, пытались подготовить к выстрелу Пиат (Piat – английский ручной проивотанковый гранатомет). У них были проблемы, они не были обучены обращению с этим оружием. У Пиата была такая квадратная подпорка, с помощью которой натягивалась пружина, а затем в трубу вкладывался маленький противотанковый снаряд. Подпорку затем надо было прижать к груди, прицелиться в направлении танка и выстрелить. Товарищи не могли справиться с натягиванием пружины. Надо было лечь на спину с поджатыми ногами, держа перед собой Пиат. Затем, выпрямляя ноги, надо было натянуть пружину (как видно, это требовало значительной силы). Результативность снарядов из Пиата была не намного больше, чем у наших бутылок. Я видел, как один из снарядов не долетел и упал перед танком.
Мы также, учитывая расстояние, часто не могли добросить бутылки с бензином до танков. Я был одним из лучших метателей бутылок. Благодаря моим прежним тренировкам во время игры в "два огня", я бросал бутылки далеко и метко. К сожалению, наши усилия не принесли особых успехов. Нам не удалось уничтожить или захватить ни одного танка, но дважды мы остановили их наступление. Мы подбегали подвалами в сторону атакующего противника и с первого или второго этажа пытались попасть в движущиеся в нашем направлении машины.
Однажды, будучи на втором этаже, я готовился бросить бутылку. В этот момент танк выстрелил из орудия, и снаряд ударил в стену соседней комнаты. Все помещение заполнилось клубами бело-красной кирпичной пыли. На какое-то время мы перестали что-либо видеть.
Из пребывания у Хабербуша и Шелле я помню один эпизод. Во дворе в гаражах с зарешеченными окошками повстанцы держали немецких пленных. Это было 4 или 5 августа. Молодой парень вел под конвоем схваченного немца. Выстроились два ряда заинтересованных зрелищем квартирующих там повстанцев. Между этими рядами шел немец. Это был молодой парень, немногим старше меня. Он был в коричневом мундире, со свастикой на левом рукаве, с коричневой шапкой на голове. Он страшно нервничал, уголки губ дрожали, глаза бегали, взгляд был испуганный. Собственно говоря, мне не было его жаль, это был схваченный враг. Однако я никогда не забуду лица этого молоденького немецкого парня.
Помню еще одно событие, достаточно забавное. Пришел приказ уничтожить водку. Парень, выполняющий распоряжение, стоял возле канала, вынимал из ящика бутылки и разбивал их друг о друга. Водка лилась на землю, стекая в канал. Вокруг стоял круг зрителей, которые угрюмо смотрели на разыгрывающуюся "драму". Парень сжалился над зеваками, и внезапно одна из бутылок "выскользнула" у него из рук прямо в толпу. Люди, конечно, сохранили ее от уничтожения.
6 августа мы перешли на улицу Теплую в казармы синей полиции. Там мы могли восполнить недочеты в нашем обмундировании. Мне на баррикаде какой-то осколок разорвал весь пиджак, поэтому я воспользовался полицейским мундиром. Я получил куртку, сапоги и теплые, синие войлочные брюки. Это был зимний комплект, брюки были не очень удобными.
С Теплой мы перешли в здание Судов на Лешне и там получили пантерки. Это была мечта всех ребят. Мы были одинаково обмундированы, у нас были полицейские ремни с Теплой. Некоторые товарищи раздобыли специальные лямки для ремней. Ремни были очень удобные, за ними можно было носить гранаты. У нас было также несколько трофейных автоматов. Была мода срывать значки с убитых немцев и прикреплять их на мундирные ремни или ремни от автоматов. Это выглядело по-боевому и поддерживало нас морально.
Следует сказать, что уже 6 августа мы встречались с разными реакциями мирных жителей, которые бежали с Воли от немцев. Многие жители Воли были убиты немцами, другие пробрались с маленькими детьми на территорию, в настоящее время занятую повстанцами. Их реакция, конечно, отличалась от первых дней восстания, когда при виде нас ликовали и угощали сигаретами. Беженцы были настроены просто-таки враждебно. Они спрашивали, зачем нам это было надо, ведь немцы уничтожают их дома, жгут и разрушают. Это мы виноваты в том, что этот кошмар длится уже столько дней и нет никакого результата, а подпольная армия отступает вглубь города.
Были отобраны солдаты, которые были хорошо вооружены, и нам сказали, что мы идем на Жолибож и в Кампинос. На тех территориях происходят сбросы, есть оружие и боеприпасы, которых здесь уже не хватает. Потом приказ отменили, и нам сказали, что мы идем на Старе Място.
карта фрагмента Старого Мяста
7 августа мы перешли в Арсенал, где нас разместили на квартирах. Пока что мы чувствовали себя как на отдыхе, было очень спокойно. Арсенал это четырехугольное высокое здание. В окнах были поставлены тюки бумаги, защищающие от выстрелов. В залах можно было немного отдохнуть. На месте было собрано немного продовольствия, был даже сахар.
восточная стена Арсенала со стороны Налевек
Много еды было также рядом в пассаже Симмонса и на складах, на Ставках, откуда мы получали запасы. Помню, что со Ставок мы поучали банки с прекрасными засоленными языками в соусе. Мы открывали банки штыками, до сих пор я помню вкус этих языков. Мы были уже голодны и постоянно недосыпали.
Квартиры у нас были в Арсенале, но мы проверяли также, что происходит в расположенном по другой стороне Налевек пассаже Симмонса. На этажах там были конторы, и в ящиках столов мы нашли не съеденные завтраки служащих. Как правило, это был хлеб, смазанный маргарином, с сыром внутри. Хлеб уже немного высох, но этого хлеба нам очень не хватало. Вторые завтраки, которые мы вытаскивали из ящиков столов, мы съедали с огромным аппетитом.
аэросъемка Арсенала и пассажа Симмонса
Основным нашим продуктом в это время было вареное саго. Это была такая искусственная крупа, прозрачные шарики немного меньше ячневой крупы. Это саго мы ели ничем не приправленным. В пассаже Симмонса было много соков в литровых бутылках, конечно, искусственных. Там были апельсиновый, вишневый, малиновый соки. Этими соками мы поливали саго перед едой. Это было очень невкусно. Мы решительно предпочитали тот сухой хлеб, ну и конечно те незабываемые языки.
Из Арсенала все время высылались патрули на территорию гетто, во дворец Мостовских, в Белый Домик, находившийся напротив Арсенала. Мы систематично исследовали эту территорию. Арсенал во время восстания выглядел несколько иначе, нежели сегодня. Со стороны Налевек снаружи шли аркады, в средине тоже с трех сторон были крытые аркады с колоннами.
вид внутреннего двора Арсенала, 1938 г.
В Арсенале со стороны гетто был наблюдательный пункт. Гетто было довольно далеко, прицел винтовки был установлен на 400 м. Наблюдение производилось через окно, заложенное тюками бумаги. Возле винтовки на окне лежали коробочки с патронами – по 5 штук в каждой. Когда я в первый раз был наблюдателем, предшественники предупредили меня: "Слушай, ты должен делать перерывы. Мы постоянно находимся под наблюдением голубятников, которые только ждут и наблюдают, откуда выстрелят. Они могут так пристреляться, что попадают наблюдателю прямо в лоб". Я отнесся к предупреждению очень серьезно. Я был приучен, что надо слушать приказы и советы опытных солдат.
На пункте была винтовка, которая заедала. У нее был тупой зубец, который после выстрела не всегда выбрасывал гильзу. Поэтому рядом стоял длинный шомпол, которым спереди выбивали гильзу, если винтовка заедала. Под рукой были также коробочки с патронами. Надо было внимательно наблюдать за тем, что происходит в руинах гетто, находящихся на расстоянии примерно 400 м. В случае какого-либо движения среди немцев надо было сделать контрольный выстрел, показывая, что мы начеку. Таким образом, немцы не позволяли себе слишком многого.
Когда я закончил службу, меня пришел сменить парень немного страше меня, брюнет с усиками. Он был очень самоуверен и не слушал предупреждений, которые я ему передавал. В тот же день вечером я спрятался под аркадой, немцы обстреливали Арсенал. Под стеной лежало несколько убитых. Среди них я заметил парня с наблюдательного пункта. Во лбу у него была дыра от пули. Мне стало очень досадно, я почувствовал себя частично виноватым в его смерти, потому что не заставил его внимательно выслушать мои предупреждения. Он ими пренебрег, подумал, что может безнаказанно пострелять в немцев.
Арсенал все время был под обстрелом из артиллерии, гранатометов и автоматического оружия. Хуже всего были гранатометы, потому что не было слышно звука летящего снаряда и не было известно, где он упадет. Звук летящего "шкафа" было слышно. Можно было спрятаться в безопасное место, где есть укрепленные двери или прочные стены. Опасны были также артиллерийские снаряды и авиабомбы. Когда атакующий неприятель стреляет из автоматов, то можно заметить, откуда стреляют и спрятаться. Иначе при бомбежке.
21 августа нам пришлось покинуть Арсенал. Все это время был сильный артобстрел, "голиаф" разрушил один из наружных углов здания. Немцы были буквально с одной стороны внутренних аркад, а мы с другой, и мы взаимно друг друга обстреливали. У них было много автоматического оружия, что давало значительный огневой перевес над винтовками, которые надо было после каждого выстрела перезаряжать. Это даже не были полуавтоматические винтовки. Во время боев внутри Арсенала мы также слышали рядом немецкие команды, крики атакующих солдат.
Нам пришлось отступить из Арсенала. Мы переместились в пассаж Симмонса по другой стороне Налевек. С улицы Длугой и со стороны Арсенала уже были немцы. Начались интенсивные бомбежки. Перед бомбежками немцы отступали, а потом снова занимали позиции.
пассаж Симмонса до начала войны
Тем временем 20 августа нас вновь собрали и сказали, что мы будем пробиваться в Жолибож и потом пойдем в Кампинос, чтобы пополнить запасы оружия и боеприпасов. Во второй раз эта идея не была реализована.
В пассаже Симмонса непосредственно после занятия позиций мы получили минуту отдыха. Это не был запланированный отдых. На Старувке не было так, что днем сражаешься, а ночью отдыхаешь. Все было делом случая, а точнее, большей или меньшей активности врага.
пассаж Симмонса со стороны улиц Налевек и Выезд. Фасад, разрушенный "голиафом"
В свободную минуту ребята устроили нечто вроде кабаре. Один из них, в полицейском мундире, полученном на Теплой, рассказывал анекдот, который я помню до сих пор. У него был силезский говор, родом он был из Силезии. Суть анекдота была такова: "В Силезии перед праздниками есть обычай, что за окнами висят зайцы. По улице идут два пройдохи. Увидели висящего зайца, и один из них говорит другому, что можно его снять. Пусть его товарищ посторожит, а он снимет зайца. Он вскарабкался по водосточной трубе и уже держал зайца в руке. И в этот момент подошел полицейский. Он спрашивает пройдох, что они здесь делают. Тот, что внизу, говорит, что они с товарищем поспорили, что тот влезет по водосточной трубе и тихонько повесит зайца под окном своей тещи. Возмущенный полицейский сказал, что это глупые шутки, чтобы они немедленно забирали зайца и проваливали. Так они и сделали".
Помню также другой анекдот. Его рассказывал как-то, еще в Арсенале, один из офицеров. "Какая разница между конем и кобылой? – У кобылы хвост на одну дырку выше". Тогда эти шутки особо меня не смешили, но обе остались у меня в памяти.
удостоверение АК
24 августа немцы атаковали пассаж Симмонса со стороны улиц Длугой и Въезд. Этой улочки, которая дугой подходила к пассажу Симмонса, сегодня уже нет. Мы заняли подвалы пассажа, куда немцы боялись входить. Они убили защищающихся снаружи на первом этаже повстанцев, потом забросали подвалы гранатами. Мы как раз отдыхали, когда началась немецкая атака.
пассаж Симмонса от перекрестка Велянской и Длугой. Справа угловой дом на Длугой
Мы отскочили под стены и ждали врага. Они стреляли из автоматов, бросали гранаты, но боялись спускаться на нижний уровень. Из расположенных в глубине подвалов мы получили приказ отступить вглубь пассажа. Я оставил шлем, который лежал на кровати на квартире, и вместе с остальными начал отступать с обнаженной головой. Вокруг раздавалась частая пальба из автоматов со стороны Налевек и Въезда.
Бежавший возле меня повстанец споткнулся, у него с головы упал шлем, который покатился мне под ноги. На бегу я неловко задел ногой этот шлем. В этот момент я почувствовал жар в бедрах обеих ног. Видимо, в меня попала очередь из автомата.
Я упал на землю, лицом вниз. Через минуту я приподнялся на локтях и понял, что это все, что я могу сделать. Это увидели мои товарищи. От подвальных помещений в глубине меня отделяли буквально три метра. Товарищи подскочили ко мне, схватили меня за руки и затащили в безопасный подвал.
В пассаже Симмонса был перевязочный пункт, даже маленький госпиталь. Там лежала наша подруга, которую мы знали еще с оккупации, санитарка и связная, раненая какое-то время назад. Меня положили на стол. Света, конечно, не было, но у моего товарища был фонарик, которым он пытался осветить мои ноги. Я лежу навзничь, мне дали выпить "укрепляющего" кофе. Пока что я в шоке и, честно говоря, не чувствую особой боли после ранения.
Я смотрю вниз и вижу, что на левой ноге брюки разорваны и окровавлены, посередине большая дыра. Брюки разрезают, и врач начинает операцию. Это был, собственно, студент четвертого курса медицины, но в том госпитале в пассаже Симмонса он был заместителем главного врача.
После того, как брюки сняли, я вижу рану в левой ноге, врач пинцетом удаляет части тела и кожи, а разорванные обрывки просто отрезает ножницами. Он не делает швов, накладывает на рану риванол и перевязывает. Потом он берется за вторую ногу. Правая нога тоже прострелена. Сбоку входное отверстие, но выходного не видно. Врач ощупывает ногу и говорит: "Кость кажется не повреждена, но мы должны вынуть пулю, чтобы не было нагноения".
Он ощупывает ногу с другой стороны – есть. Это была головка оборонительной гранаты, которая вошла с правой стороны и почти вышла. Врач берет скальпель и делает надрез крест-накрест, потом ножничками пытается добраться до этого осколка. Конечно, все это происходит без анестезии. После того, как я выпил кофе, одна санитарка держит меня за руку, чтобы я не шевелился, а товарищ с фонариком – за другую. К счастью, я по-прежнему почти ничего не чувствую.
Врач не может добраться до осколка, делает надрез глубже, специальными ножничками хватает головку и вытаскивает. Бросает ее в стоящий рядом лоток и говорит: "Возьмешь это себе на память". И я действительно взял. Снова риванол, бинт. Врач говорит: "Я не уверен, цела ли кость. Его надо перенести в госпиталь. Тут он мне не нужен".
После такого заявления врача двое товарищей берут меня на носилки и несут в госпиталь на Длугой 21. Госпиталей на Старувке было множество: Длуга 21, Длуга 7, Длуга 9. Сперва мы должны добраться до школы на улице Бароковой. Но чтобы туда попасть, надо сначала пробежать через вырытый ход сообщения. Он не был слишком глубокий, и когда товарищи бежали с носилками, не скрывал их полностью. Когда мы уже на середине, я слышу тяжелый пулемет, который стреляет в нас из Сада Красиньских. Стреляет сзади. Я лежу навзничь и все отлично вижу. Они вдвоем мчатся вперед, а за нами взлетает вверх земля от выстрелов. Стреляют сзади.
У людей иногда бывают странные ассоциации. Я лежу на носилках и думаю: "Этот немец плохо обучен. Ведь нас учили, что по движущейся цели надо стрелять спереди, тогда она сама войдет под прицел. А он пытается успеть сзади". Немец словно меня услышал. Он перестал стрелять и перенес огонь вперед. Однако поле обстрела изменилось, и пули идут слишком высоко. Когда мы выбрались из окопа и были уже в дверях школы, пули били поверх двери, а на нас сыпалась штукатурка с фасада. Мы добираемся до Длугой 21. Товарищи оставляют меня на носилках в воротах, а сами идут в подвалы, где находится госпиталь, даже довольно большой. Оказывается, что он переполнен ранеными, меня некуда положить.
Я лежу на носилках в воротах и вижу двух разговаривающих солдат. Внезапно один из них падает. Второй с удивлением зовет товарища по имени. Оказывается, что это был голубятник, даже слышен был выстрел, не слишком отчетливый в общем шуме. Раненого забирают в госпиталь.
Возвращаются мои товарищи и говорят, что этот госпиталь не принимает, не принимает также Длуга 7 - оба переполнены ранеными. Им посоветовали отнести меня к святому Яцеку, там много места, и меня наверняка примут.
список раненых в госпиталях Старого Мяста
Мы благополучно добрались до костела святого Яцека. Товарищи нашли свободное место под алтарем, на пересечении креста на уровне боковых нефов. Они положили меня на землю перед ступенями, ведущими к алтарю. Надо мной, на ступенях лежит другой раненый. Я смотрю вверх на высокий свод, в окна бьет пурпур, вокруг все горит, недавно была бомбежка. Великолепная акустика, отовсюду доносятся стоны многочисленных раненых. Проходит моя первая ночь в костеле-госпитале. Через окна я наблюдаю за пульсирующими тенями, ну и бомбежки, постоянные бомбежки.
На следующий день меня навещают товарищи, которые меня сюда принесли. У них с собой открытая бутылка красного вина. "Тебе надо это выпить, ты потерял много крови". Они также принесли с собой какую-то еду. Я говорю им: "Слушайте, я не хочу здесь лежать. Я всю ночь не спал, мне кажется, что этот раненый, который все время стонет, скатится на меня с этих трех ступенек. Перенесите меня в другое место". Товарищи велели мне подождать и побежали куда-то искать для меня место.
И нашли налево от главного алтаря вход в ризницу. Ризница выглядела как низкий павильон, пристроенный к основному зданию костела. В ней были расставлены кровати, посередине был проход. Кровати были расставлены со стороны улицы Старой, на которую был выход из ризницы, на тылах костела. К ризнице прилегало маленькое здание, предназначенное для стариков, о которых заботились монахини. Там тоже лежали раненые. Всего у святого Яцека лежало около 300 раненых.
На кроватях лежали тяжелораненые, им делали капельницы из каких-то укрепляющих средств. Остальные раненые лежали на земле на матрасах. Товарищи сдвинули какие-то матрасы у входа в ризницу и там меня устроили. Здесь было гораздо тише. Помещение было меньше и ниже, без такой акустики, как в костеле. Слышны были только бомбежки. В это время немцы разбомбили дома на Фрета, в том числе там погибло командование АЛ (Армии Людовой).
Я лежал в этом костеле до конца августа. 27 августа костел святого Яцека разбомбили. Когда упали бомбы, мне показалось, что весь костел поднялся вверх. Немцы бросали бомбы с замедленным взрывателем. Одна из них пробила крышу, потолок, ударила в пол на пересечении креста (там, где я раньше лежал) и только тогда взорвалась. В полу была дыра до самых катакомб.
Тела раненых, которые там лежали, были разбросаны по всему костелу. Я этого не видел, потому что не мог встать, но другие говорили, что части человеческих тел силой взрыва были вдавлены в стены, в окна, в решетки. В клубах пыли слышны были стоны, крики, призывы о помощи. В этот момент я осознал, что чудом спасся.
Условия в госпитале святого Яцека были очень трудные. Мне ни разу не сделали перевязку после того, как мои раны перевязали в госпитале в пассаже Симмонса. В последние дни августа в госпиталь пришли жандармы, которыми командовал "Барри", элегантные ребята, прекрасно вооруженные, с автоматами и ручным оружием. У них был приказ вывести из госпиталя всех ходячих раненых вместе с персоналом. Остаться должны были только тяжелораненые и те, кто не мог ходить. Готовилась эвакуация Старувки.
У лежащих раненых забирали все военные вещи. На кровати лежал парень, у которого под подушкой нашли пистолет. Когда жандармы хотели его забрать, разразился страшный скандал. Раненый сказал, что оружия не отдаст, он лучше застрелится, когда сюда придут немцы. Несмотря на сопротивление, оружие у него забрали. У другого раненого нашли гранаты.
Жандармы подходят ко мне. Сапог и брюк у меня уже нет. Они забирают у меня пантерку и полицейский ремень. Я остаюсь практически в рубашке и кальсонах, прикрытый одеялом. С другими поступают точно также. Госпиталь должен быть гражданским. С жандармами уходят все ходячие раненые, сестры-шаритки в характерных головных уборах, санитарки и врачи. Мы остаемся одни.
Через минуту входят немцы. По проходу между ранеными идет немецкий офицер в сопровождении польского врача и ксендза. Врач, который прекрасно говорит по-немецки, объясняет, что здесь лежат раненые во время бомбежек мирные жители, что военные уже ушли.
Но за ними входят власовцы, одетые в немецкие мундиры. Власовец, видя лежащего молодого парня, передергивает затвор и говорит: "Я видел, как ты в нас стрелял, ты вовсе не штатский, ты бандит". Врач просит немецкого офицера вмешаться. Тот отдает приказ, и солдатня пока что оставляет нас в покое.
Через минуту появляются другие немцы, которые несут канистры с бензином. Он вошли из коридора со стороны улицы Старой, разлили бензин и подожгли. Костел горит. Мы в ризнице почти задыхаемся в густом дыму. Нет никого, кто может нам помочь, все ходячие должны были уйти.
К счастью, оказывается, что остался брат одного из тяжелораненых, который ходит с костылем, и пожилая медсестра, не монахиня. Они вдвоем, с огромными усилиями поочередно вытаскивают раненых из ризницы на улицу Старую, на тылы костела святого Яцека. С другой стороны доходят известия о страшных сценах, разыгрывающихся на занятой немцами территории. Откуда-то забрали часть раненых, которые якобы были здоровы, потом были слышны выстрелы, медсестра, которую хотели изнасиловать, выскочила со второго этажа и сломала ногу. Все это усиливает тревогу среди беззащитных пациентов.
Ризница заполнена дымом. Спасающая нас медсестра дает каждому тряпку, смоченную водой, и говорит, что надо положить ее на лицо. Таким образом можно дышать. Меня вытаскивают на матрасе из коридора по ступенькам прямо на улицу. Вокруг развалины. Рядом лежат другие спасенные от огня.
В здании остались тяжелораненые, лежащие на кроватях, под капельницами. Их, к сожалению, невозможно было спасти. Вскоре рухнуло перекрытие, и те, кто там остался, сгорели заживо. В 1946 году на остатках сгоревших кроватей нашли скелеты жертв.
Двум самаритянам удалось вытащить из огня несколько десятков человек. Мы лежали на улице Старой 4 дня и 3 ночи. Там ходил какой-то немец. Если у кого-то было обручальное кольцо, перстень, немец давал ему кусочек хлеба или немного сахара, завернутого в бумажный кулек, или воды. Лежащие на улице люди стонали, сначала громко, на следующий день уже тише. Время от времени шел дождь. Днем было жарко от горящих стен и окон, ночью становилось страшно холодно. У меня было одеяло, но не было сил накрыться.
На четвертый день мы увидели, что со стороны Нового Мяста идет санитарка с повязкой Красного Креста и немец-сержант. Она несет флажок Красного Креста, а за ней идут семинаристы с пустыми носилками и ищут раненых. Кто-то им сказал, что здесь есть госпиталь.
Они подходят к нам. Как позже установили, на улице Старой было около 40 человек. Меня также положили на носилки, и два молодых семинариста понесли меня по улице Мостовой вверх до улицы Подвале. Потом мы пошли по улице Подвале. На углу улиц Подвале и Килиньского стоял единственный целый дом, а в нем внизу магазины. В одном магазине вверху была большая надпись "Портной". Перед этим магазином все отдыхали перед дальнейшим походом.
Мои носилки тоже поставили на землю. Один из семинаристов вошел в магазин и нашел там брюки, видимо школьные, длинные голубые брюки. Он бросил их мне со словами:
"Слушай, тебе они пригодятся, когда начнешь ходить. У тебя теперь ничего нет, наверняка они тебе пригодятся". Я был немного удивлен, но очень обрадовался, когда он сказал, что я буду ходить, буду жить.
Процессия с носилками двинулась дальше в сторону Краковского Предместья. На Замковой Площади я увидел лежащую на земле колонну, разбитую на три части, и короля Зигмунта с мечом в руке. Мы пошли Краковским Предместьем к монастырю кармелитов.
В районе улицы Беднарской я увидел на Краковском Предместье толпу людей, идущих с Повислья и Старого Мяста. До сих пор я вижу маленькую девочку, которую вела за руку мать. Люди несли чемоданы, на спинах, в руках, некоторые бросали их, потому что им было тяжело. Девочка несла клетку с канарейкой. Для нее канарейка была самой ценной, она не хотела ее бросить. Толпа изгнанников шла дальше.
Мы вошли в расположенное позади монастыря кармелитов помещение, где была семинария. Туда нас принесли. Я испытал шок: кровати с постелью, врачи в белых халатах. Меня положили на стол, чтобы сделать перевязку. Врач ножницами разрезает бинты, а тут такой смрад, что я с отвращением отворачиваюсь. Из обеих ног в лоток течет гной. Врач промывает раны, я все время чувствую этот отвратительный запах. Врач говорит: "Тебе давно не делали перевязку". Я отвечаю: "Да, очень давно не делали". Там все начало гнить. От плотных полицейских брюк в ранах остались какие-то нитки, и все это сгнило. Мне перевязали раны, дали поесть, положили в постель. Только тогда я почувствовал боль и жжение.
документ из ПКК (Польского Красного Креста) с подтверждением о пребывании в госпиталях
Збигнев Гальперин
oбработка: Мацей Янашек-Сейдлиц
перевод: Катерина Харитонова
|
Збигнев Гальперин род. 18.05.1929 г. в Варшаве стрелок, солдат Армии Крайовой псевдоним "Антек" батальон "Хробры I" |
Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.