Свидетельства очевидцев Восстания

Военные воспоминания Януша Пашиньского, псевдоним "Махницки", солдата Воевой Группы "Крыбар"

Януш Пашиньски,, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

         Капитуляция была подписана 2 октября, и через пару дней мы пошли в плен к немцам. Мы покинули наши квартиры на улице Шпитальной – батальон под командованием тогда уже майора "Крыбара" построился на улице Пшескок, между Шпитальной и Згода, и отттуда мы пошли по улицам Згода и Злотой на другую сторону Маршалковской.
         Там была большая воронка от бомбы, на углу Злотой и Маршалковской, а может Злотой и Зельной, точно я уже не помню. Дальше мы шли по улице Злотой до Желязной. Улица Злота тогда еще не была сильно разрушена. Конечно, некоторые дома были повреждены, некоторые частично сгорели, но были и совершенно целые дома, кое-где в окнах даже были стекла.
         Позже эти дома разрушили. Уничтожали немцы после капитуляции, а потом наши для строительства Дворца Культуры. Был такой архитектор Сигалин, который велел сносить дома, хотя их еще можно было отстроить. Например, дворец Кроненберга, там, где теперь гостиница "Виктория" на площади Малаховского. Французы хотели его восстановить для своего посольства, но Сигалин сказал нет, потому что дворец напоминает времена буржуазии, и не разрешил этого делать.
         Когда мы там проходили, люди выходили из домов, хлопали нам, давали какие-то свертки с едой, бутылки с питьем – так нас тогда провожали. Именно там, проходя по улице Злотой, я встретил знакомого моей мамы, пана Вацлава Лахмана, который был до войны – и после войны тоже – известным дирижером мужских хоров. Он жил на улице Сосновой. Он дал мне сверток с какой-то едой в дорогу.
         Во главе этой колонны идущих в плен повстанцев шел военный оркестр. Кажется, это был оркестр, состоящий из музыкантов Музыкальной Консерватории. Их было там человек пятнадцать или двадцать. Помню, что они играли траурный марш Шопена. Помню их до того момента, как мы сложили оружие.
         Мы шли почти во главе этой колонны, в самом ее начале – сразу за оркестром, потому что наша бывшая Группировка "Крыбар" была тогда первым батальоном 36 полка Студенческого Легиона АК. В конце сентября повстанческие силы в Варшаве были реорганизованы. Создали варшавский корпус Армии Крайовой, разделенный на три дивизии – мокотовскую, жолибожскую и средмейскую. Та дивизия, которая была создана в Средместье, дивизия имени Окшеи, состояла, кажется, из трех полков. Одним из них был как раз наш 36 полк Студенческого Легиона. Им командовал майор "Рог", а командиром первого батальона был капитан "Крыбар".

         С майором "Рогом" я встретился во время Восстания. Где-то в середине сентября он пришел на инспекцию позиций на передовой в районе школы Гурского и спросил меня:
         "Сколько у тебя патронов?"
         А как раз тогда я просил парня, которого сменил, чтобы он оставил мне патроны, потому что у меня было только 10 патронов для винтовки. Он сказал:
         "Нет, это мои, мы тебе пришлем".
         Но конечно ничего не прислали. И как раз пришел "Рог". Я мог сказать, что у меня есть 20 или 50 штук, но что будет, если он велит мне показать их. Поэтому я сказал ему правду, что у меня 10 патронов.
         "Ну, это мало, надо тебе прислать".
         И ушел. Потом меня обругал мой командир:
         "Как ты мог доложить майору "Рогу", что у тебя только 10 патронов, на что это похоже?"
         "А что бы было, если бы он велел мне их показать?"
         "Наверняка не велел бы".

         Мы шли в плен по варшавским улицам, наша рота первая сразу за оркестром. Я шел в одном из первых рядов. На углу Желязной или Товаровой и Иерусалимских Аллей мы встретили первых немцев. Какой-то немецкий офицер обратился к нам с таким ироническим замечанием:
         "Ihr habt kein lust mehr zum kämpfen" - "теперь вы уже не хотите воевать".
         Мы дошли до площади Нарутовича. И там во дворе студенческого общежития мы складывали оружие. Так, как и остальные, я положил свой пистолет, отдал честь, затем под стражей нас отвели в Ожаров, где разместили на фабрике кабелей.
         После выхода из Варшавы повстанцев и гражданского населения остались только могилы. Осталось также несколько десятков людей, их называли Варшавскими Робинзонами, которые скрывались в развалинах до так называемого "освобождения" Красной Армией в январе 1945г.
         До Ожарова мы дошли только поздней ночью, надо было пройти более десяти километров. В фабричном цеху кто-то крикнул, что можно умыться, потому что есть вода. Там были какие-то бочки, люди начали туда проталкиваться. Я тоже попробовал туда пробиться, но к счастью мне это не удалось. Утром, когда стало светло, выяснилось, что это была анилиновая краска свекольного цвета. Те бедняги, которые воспользовались этой "водой", испачкали одежду. Еще в лагере в течение нескольких недель, и даже месяцев, они ходили красно-фиолетовые. Эта краска не смывалась. Так было, пока мы не получили новые мундиры, которые нам прислали в лагерь.
         Мы там провели, кажется, двое суток. Несмотря на то, что территория была окружена проволокой, мы могли общаться с местным населением. Помню, что у меня была банкнота в 500 злотых, так называемый "гураль" (оккупационная банкнота с изображением горца – гураля), и за нее я купил какой-то рулет или сальтисон, буханку хлеба. Это были оккупационные "млынарки" (популярное название банкнот, выпускавшихся во время немецкой оккупации и названных по имени председателя Эмиссионного Банка Феликса Млынарского), которые были у меня во время Восстания. Благодаря этому мы не голодали, когда мы ехали в лагерь, у нас было еще немного еды.
         В конце Восстания мы получили жалование, кажется, было по пятьдесят злотых, а также по 10 долларов. Этих долларов мы не получили, потому что была одна стодолларовая банкнота на десятерых. Ее взял наш командир капитан "Казик", который рассчитался с нами после войны.

         Потом нас вывезли в товарных вагонах, кажется, по 60 или 80 человек в вагоне. Особой тесноты не было, можно было даже сесть. Мы ехали на запад через Познань. Сначала, когда поезд поехал через Сохачев, все сказали, что хорошо, что мы не едем через Скерневице, значит, не в Освенцим. Утром мы доехали до Стшалкова, это было еще перед Вжесней.
         Нам велели выходить. Там были бочки с белой жидкостью, и нам велели намочить в ней одежду и белье, якобы для дезинфекции. Но помогло ли это, не могу сказать. Тогда можно было также облегчиться возле путей. Но мы еще раньше вырезали в полу вагона отверстие, что позволяло нам облегчиться. Все чувствоали себя неловко, поскольку в соседнем вагоне ехали девушки. В данной ситуации все сидели на корточках рядом друг с другом.
         Мы ехали через Познань и вечером доехали до Збоншиня. Это была вторая ночь. Мы стояли в Збоншине несколько часов. Поскольку это была довоенная граница, приехав туда, мы запели "Присягу". Немцы очень злились, кричали, чтобы мы вели себя тихо:
         "Schweigen" - "молчать".
         Потом через Берлин мы доехали, не помню уже, в тот же день или на следующий, до Фаллингбостель. Фаллингбостель был большим лагерем для военнопленных, шталагом, примерно на полпути между Ганновером и Гамбургом. Там нас уже ждал абвер. Нас всех обыскали, каждого сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и заперли в бараках, отделенных двойным рядом колючей проволоки от остальной части лагеря. У нас отобрали все документы. Мы получили только жетоны с номером военнопленного и названием лагеря в качестве единственного удостоверения личности. Отобранные у меня тогда личные документы вместе с удостоверением АК каким-то загадочным образом недавно нашлись в Кракове, в Музее Армии Крайовой.
         Собственно говоря, мы все время были изолированы, не знаю почему. Сначала с нами были и девушки – наши товарищи по Восстанию, но через несколько дней их вывезли в другой лагерь. После войны я узнал, что их забрали в Оберланген. Потом юных повстанцев, моложе 16 лет, тоже забрали в другой лагерь.

         В Фаллингбостель были американцы и англичане, а также очень много французов. Были также пленные – поляки с 1939 г., которых мы называли "сентябристами". Поскольку мы были хронически голодны, они пытались поддержать нас, отдавая нам часть своих продовольственных запасов, но их было немного по сравнению с гораздо более многочисленными аковцами.
         Иногда нам удавалось вступить в контакт с пленными других национальностей. Как-то я попробовал поговорить через ограждение с англичанином, несмотря на то, что английский я тогда знал еще довольно слабо. Мы стояли по обеим сторонам двойного ряда колючей проволоки. Один ряд находился на расстоянии трех метров от другого, а между ними расхаживал немецкий охранник.
         Англичанин хотел сделать мне подарок и попробовал перебросить мне две сигареты, которые завернул в обрывок газеты. К сожалению, он бросил слишком слабо, и сверток упал между рядами проволоки. Это заметил охранник, подошел и поднял сигареты. Он спрятал их в карман и отдал честь англичанину, сказав с иронической усмешкой:
         "Danke schön! - "Большое спасибо".
         На это англичанин со злостью ответил:
         "You f...n German - "Ты е...й немец".
         Тогда я спросил:
         "I know what is German, but I don't know what is the first word, what is f...n" - "Я знаю, что значит German, но не знаю, что означает первое слово".
         Англичанин объяснил мне это образно, сделав многозначительное движение рукой.

         В Фаллингбостель я находился почти до конца декабря. Потом несколько десятков, а может несколько сотен из нас перед рождеством забрали на работы. Это был филиал Фаллингбостель, но за территорией лагеря. Нас вывезли в Ганновер и там направили на работы. Нас разместили в самом Ганновере, в фабричном цеху какой-то старой, уже недействующей ткацкой фабрики под названием "Linden-Weberei", где мы спали. Каждое утро на грузовике нас возили на работу в Миссбург. Это было предместье Ганновера, где находились нефтеперегонный завод и вроде бы фабрика синтетического бензина.
         Эти фабрики уже были полностью разрушены, так что мы работали только на расчистке развалин. Там я провел Рождество и Новый год. Это было довольно неприятно, потому что днем прилетали американцы. Американские самолеты бомбили промышленные предприятия на предместьях Ганновера, в том числе "наш" нефтеперегонный завод. А вечером около 20.00 были английские ковровые бомбардировки предместий Ганновера, там, где мы спали. Так что можно было схлопотать и там, и там от своих.
         В данной ситуации мы с одним из товарищей с Повислья Романом Становским "Зыхом" решили, что не будем здесь сидеть. Война видимо уже скоро закончится, и мы попробуем добраться до своих семей в Генеральной Губернии. Сам побег и подготовка к нему не встретились с большими трудностями. Надо было раздобыть немного марок. Это было нетрудно, потому что тогда мы уже получили первые посылки от Красного Креста. В этих посылках был, в том числе, растворимый кофе, тогда я впервые увидел такой кофе. Этот кофе был предметом обмена с немцами.
         На территории Миссбурга работали заключенные из концлагерей, но мы также встречались со штатскими немцами, с которыми вели своего рода меновую торговлю. За кофе можно было получить хлеб или марки.
         В рамках подготовки, за день до побега, я сделал из одеяла что-то вроде обмоток для ног. В плену у меня были только тонкие полотняные тиковые брюки, те самые, в которых я ходил во время Восстания. Уже наступила суровая зима, было начало января, еще до крупного советского наступления, которое началось только где-то в середине января. Из немецкого армейского одеяла, которое я получил в лагере, я вырезал полоски и из них сделал обмотки для ног.
         Мы бежали вдвоем с Ромеком Становским, моим товарищем с Повислья. Но через два дня меня схватили, его поймали позже, потому что он смог уехать дальше.

         Мы убежали утром. Это был январь, и было еще совсем темно, когда к воротам фабрики, где мы спали, подъезжал грузовик. В воротах все садились на этот грузовик. Мы вдвоем как-то протиснулись между стеной и бортом грузовика и вышли прямо на улицу. Мы пошли на вокзал. Дорогу мы хорошо знали, потому что нас ежедневно возили мимо центрального железнодорожного вокзала.
         Оказалось, что поезд в восточном направлении будет только во второй половине дня, поэтому, чтобы не слоняться по улицам, мы пошли в кино. Тогда я в первый раз за время войны был в кино. Показывали какой-то пропагандистский немецкий фильм. Это была довольно любопытная хроника. Там были съемки боев в Арденах, это было вскоре после провала последнего декабрьского наступления на территории Бельгии. Были также съемки боев в Восточной Пруссии и Курляндии и какое-то выступление Геббельса. Вечером мы уехали из Ганновера. Несколько раз надо было пересаживаться, мы ехали довольно долго.
         Наконец мы доехали до Магдебурга. Там у моего товарища "Зыха" были какие-то знакомые немцы, жившие в Магдебурге. У него был их адрес, и мы как-то добрались до них. Они были очень напуганы и старались как можно быстрее избавиться от нас. Нам дали несколько картофелин, по куску хлеба, а также, что было особенно полезно, шапки. У нас не было никаких головных уборов, кроме моей повстанческой пилотки, поэтому мне пришлось ходить с голой головой, несмотря на довольно сильный мороз.
         Мы снова пошли на вокзал в Магдебурге, откуда собирались ехать дальше. Немецкие знакомые "Зыха" дали нам еще немного марок, так что мы могли купить себе билеты, кажется, до Бранденбурга. Мы решили, что лучше всего ждать поезд в зале ожидания. Там мы устроились возле двери на перрон, чтобы в случае какой-либо проверки можно было выскользнуть наружу.
         Но, к сожалению, именно в эту дверь с перрона вошли какие-то сыщики, двое штатских, и сразу подошли к нам и потребовали документы. Ко мне первому обратились два типа в штатском:
         "Документы".
         Конечно, у меня не было ничего, кроме жетона с номером военнопленного, который я показал.
         - А что ты здесь делаешь?
         - Ну, я из лагеря.
         - А где твой охранник?
         - Ну, был где-то здесь.
         - Ну так пошли поищем его, где он пропал?
         Наверно минут двадцать мы бродили по перрону. Наконец один из немцев сказал:
         - "Mensch, das stimmt alles nicht" - "это все неправда".
         И они отвели меня в полицейское управление на вокзале, а оттуда утром меня доставили в тюрьму в Магдебурге. Мне повезло, потому что бывали случаи, когда военнопленного, который бежал, и которого полиция поймала за территорией лагеря, отдавали СС и отправляли в концлагерь, где шансы выжить были, собственно говоря, минимальными.
         В моем случае, не знаю почему, этого не сделали. В этой тюрьме у меня снова сняли отпечатки пальцев и сфотографировали. Отпечатки и фотографии послали в Фаллингбостель, чтобы проверить, совпадают ли мои данные. Несмотря на то, что был уже почти конец войны, январь или может даже начало февраля 1945 года, в Германии все работало настолько хорошо, что через 3 недели пришел ответ. Из него следовало, что я тот, за кого себя выдаю.
         Тогда меня передали назад военным властям. Будучи военнопленным, я подлежал юрисдикции военных властей. В тюрьму пришел немецкий жандарм с жетоном Feldgendarmerie и по мосту через Лабу отвел меня в казармы. Когда мы пришли, он сказал:
         "Hier war auch dein Pilski" - "Здесь был и твой Пилсудски".
         Я был в своей штатской одежде, потому что тогда у нас еще не было мундиров. Поэтому мне сразу нарисовали на пальто, на свитере и даже на рубашке белой масляной краской две большие буквы KG (сокращение слова Kriegsgefange, что означает военнопленный).
         Меня заперли в какой-то выстуженной камере, где были нары, а также железная печка, так называемая "коза". Солдат, который меня привел, сказал:
         "Если что-нибудь здесь сожжешь, будешь расстрелян".
         Конечно, мне нечего было жечь, разве что доску с нар, впрочем, у меня не было спичек. Поэтому я ходил по камере, чтобы немного согреться, а морозы тогда были достаточно сильные.
         Однако через пару часов тот же солдат пришел с охапкой дров, зажег огонь в печке, сел возле меня и начал рассказывать о себе. Он был родом из Кёльна, его дом был разрушен, вся семья была в каком-то лагере для беженцев возле Познани. Он достал фотографию жены и детей, начал о них рассказывать и почти расплакался при этом. За разговором он провел со мной почти весь вечер.
         В этих казармах я провел двое суток, а потом меня отправили с охранником в другой лагерь. Сначала мы ехали ширококолейной железной дорогой, потом узкоколейкой. Это был лагерь Альтенграбов XI A, Фаллингбостель был XI B.

         Меня снова передали военным властям, потому что, будучи военнопленным, я подлежал юрисдикции армии (Вермахта). Там было что-то вроде полевого суда. Было трое Feldwebel - сержантов. Я сориентировался, что один из них был чем-то вроде защитника, второй обвинителем, а третий видимо председателем этой коллегии. Впрочем, этот председатель все время дремал. Сначала расспрашивали, где я был, и кто мне помогал. Потом защитник сказал, что у военнопленного есть право на побег согласно женевской конвенции, и наказания за это быть не должно, кроме дисциплинарного наказания за неявку на вечерней поверке.
         Зато "обвинитель" сказал, что проступком является не только неявка на поверку, но также отказ от физического труда, а что самое главное – кража одеяла и его уничтожение. Как оказалось, на обмотках, вырезанных мной из одеяла, был штамп с гитлеровским орлом со свастикой. Когда это было обнаружено, обвинитель сказал, что это уничтожение имущества Германского Рейха "Vernichtung des Eigentums des Grossdeutschen Reiches" - "уничтожение имущества Великого немецкого Рейха". С учетом этого председатель огласил приговор: два дня ареста за неявку на работу и дополнительно две недели ареста за уничтожение армейского немецкого одеяла. Вся эта процедура продолжалась, самое большое, 10 минут, после чего меня заперли в камере.
         Камеры были устроены в конюшнях прусской кавалерии наверно конца XIX в. Конюшню разделили кирпичными стенами на камеры, но только на высоту 2,5 м, выше до потолка шла проволочная сетка, но можно было влезть на нары и увидеть того, кто сидел напротив. Это было в феврале 1945 года.
         Там была такая система, что суп выдавали только каждый третий день, а в остальные два дня бурду - "кофе" и кусок хлеба. Но поскольку на работах в Ганновере мы получили первые посылки Красного Креста, у меня был с собой растворимый кофе и еще какие-то вещи. Я отдал кофе немецкому охраннику. Взамен он принес мне буханку хлеба и ежедневно давал суп. Таким образом мне удалось как-то прожить две недели ареста в холодной неотапливаемой камере.
         Из-под ареста я попал не прямо в польские бараки, а сначала в штрафную роту, где я был единственным поляком в течение еще 2 недель. Там были главным образом французы и бельгийцы. Тогда я выучил немного новых французских слов и выражений, но когда я впервые приехал во Францию, у меня были с ними проблемы, особенно в обществе дам. Язык, который я выучил, был "лагерным" языком, полным нецензурных выражений. Мои французские друзья назвали его la langue de corps-de-garde (казарменный язык).
         Три раза в день устраивали поверки. Нас также забирали на лагерную кухню для очистки картофеля, но я был там только раз. Это было выгодно, потому что можно было принести в карманах картофель или морковь. В штрафной роте было также много итальянцев. Немцы привезли много арестованных итальянцев, у которых был статус не военнопленных, а интернированных. После капитуляции Италии их разоружили и забрали с восточного фронта. Сначала они были в лагере в Бялой-Подляской, потом в Ченстохове, а потом их привезли в Альтенграбов. Это были итальянские офицеры. С некоторыми у меня завязались дружеские отношения. Эти итальянцы были очень симпатичными. Их ситуация была гораздо хуже нашей, потому что они не получали посылок Красного Креста. Посылок не получали также советские военнопленные, потому что Советский Союз не подписал женевскую конвенцию. Советские военнопленные постоянно голодали.
         Моего товарища тоже поймали, только несколько дней спустя. Кажется, он смог доехать до Берлина. Оттуда его привезли назад в Фаллингбостель, где он пробыл до конца войны.
         Из Альтенграбов меня уже не брали на работы, потому что подозревали, что я снова попробую бежать. На моих документах большими буквами было написано: FD, это вроде бы означало Fluchtverdächtig, то есть "подозреваемый в побеге".
         3 мая лагерь был освобожден. Мы пошли на мессу по случаю праздника 3 мая, три польских отряда. Самым многочисленным был повстанческий батальон. Тогда у нас уже были мундиры – британская полевая форма и американские френчи. Эти американские мундиры вроде бы остались еще со времен первой мировой. Кроме аковцев были поляки, которые находились в плену с сентября 1939 года, была также группа поляков, которые попали в плен уже во время войны, в том числе парашютисты из-под Арнем.
         Мессу служил на стадионе французский ксендз капеллан. Когда мы вернулись в наши бараки, перед комендатурой уже не было немцев, только американские джипы и бронеавтомобили. Американцы вывели из комендатуры охранников, посадили в грузовик и куда-то увезли.
         Потом целый день из Магдебурга приезжали американские грузовики и забирали пленных. Сказали, что приоритет у американцев, британцев и канадцев. Но, собственно говоря, забирали каждого, кто сел в грузовик. Нам оставили немецкое оружие и предупредили, что мимо проходят какие-то отряды СС и могут нас атаковать. Эсэсовцы бежали с востока на запад, боялись, что попадут в советский плен.
         На второй день нас забрали в Магдебург. Там нас разместили в каком-то здании школы. У нас забрали тряпки, в которые мы были одеты, и велели сжечь, потому что там были вши. Нам дали новые мундиры, а также продовольственные посылки. Была также столовая с американской армейской едой.

Януш Пашиньски после освобождения из лагеря, май 1945 г.

         Я там не задержался, потому что американцы на основании каких-то ранее заключенных договоров должны были передать территорию русским. Кто хотел, мог остаться, кто хотел, мог уехать с американцами. Туда приезжал также офицер из II Корпуса, который сказал, что кто хочет, может ехать в Италию в Порто Сан Джорджио, где находился II Корпус генерала Андерса.
         Я решил как можно скорее вернуться в страну. Можно было остаться на Западе, поехать в Италию во II Корпус. На мое решение повлияли семейные обстоятельства. Родители были одни. Брат, как я предполагал, был в концлагере в Гросс-Розен возле Вроцлава. Я подозревал, что в этом лагере он мог погибнуть, что, как позже выяснилось, и произошло. Я не хотел оставлять родителей одних. Мой отец родился в 1882 г., следовательно, ему было больше шестидесяти лет.

Януш Пашиньски

обработка:Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Януш Пашиньски, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.