Свидетельства очевидцев Восстания

Военные воспоминания Януша Пашиньского, псевдоним "Махницки", солдата Воевой Группы "Крыбар"

Януш Пашиньски,, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

         Я вернулся в страну в июле 1945 г. Поездка сопровождалась различными приключениями. Нас, бывших военнопленных-аковцев, было четверо. Мы ехали на разных транспортных средствах, чаще всего на попутных военных грузовиках. Поезда тогда еще не ходили.
         Во Франкфурте-на-Одере нас остановил патруль энкавэдэшников. Мы были одеты в американские мундиры, поэтому они заявили, что мы "шпионы". Нас привели к какому-то офицеру НКВД. Несмотря на наши объяснения, что мы возвращаемся в Польшу из немецкого плена, этот офицер упорно твердил, что мы "шпионы". Нас заперли в тюрьме во Франкфурте. Там мы провели ночь.
         Утром нас посадили в грузовик вместе с несколькими немцами и повезли в Берлин, назад на запад, в какую-то высшую инстанцию НКВД. Мы доехали до города Фюрстенвальде. В лесу под Фюрстенвальде нам велели выходить из грузовика. Была какая-то еда и конечно напитки. Наши конвоиры вскоре были настолько пьяны, что мы просто ушли. Недалеко от того места мы остановили какой-то автомобиль и поехали во Франкфурт.
         Во Франкфурте был построен понтонный мост через Лабу на польскую сторону. На западной стороне были советские посты, а на восточной уже польские. Мост мы перешли без проблем. На польской стороне мы встретили бывших военнопленных, наших товарищей из Альтенграбов. Только часть из них выехала на грузовиках, большинство осталось. А на другой день там уже были Советы.
         Потом мы вместе поехали из Слубиц через Реппен (теперь Жепин) первым поездом через Познань в Лодзь. В Лодзи нас ждало УБ. Но они вели себя вежливо, только сказали: "Пойдемте, мы дадим вам документы, чтобы у вас была хоть какая-то бумага".
         В УБ в Лодзи нас держали двое суток. А потом выдали документы, что такой-то военнопленный вернулся из плена и едет по указанному адресу. Я сказал, что еду во Влоцлавек, так мне и написали в документах. Написали также, что я обязан обратиться в Районную призывную комиссию. Из Лодзи я поехал поездом через Кутно во Влоцлавек. Там были мои родители.

         В нашей довоенной квартире одну комнату занимал теперь барон Леопольд Кроненберг, внук основателя Торгового Банка в Варшаве. Всю оккупацию он провел в Варшаве. После ухода немцев он вернулся в свое поместье Венец под Влоцлавком, но вскоре УБ велело ему оттуда убираться, потому что он "помещик". Тогда дирекция Торгового Банка позволила ему поселиться в доме банка во Влоцлавке.
         Моя мама сразу предупредила меня, чтобы я случайно не заговорил с ним о его дочери. Оказалось, что повстанцы в начале Восстания расстреляли ее как агентку гестапо. Как я позже узнал из разных источников, это была трагическая ошибка: Ванда Кроненберг действительно во время оккупации была агенткой, только не немецкой, а британской, а аковская контрразведка об этом не знала, и суд Подпольной Польши вынес ей смертный приговор.
         После возвращения я столкнулся с первыми признаками новой действительности, которая ожидала поляков. Немецкие солдаты, которые сражались в Варшаве, получили от Гитлера памятный знак, так называемый Warchau Schild – Щит Варшавы – немецкий орел, сжимающий в когтях змею. Этот знак давали всем, кто сражался в Варшаве. Аргументировали это тем, что бои в Варшаве были такими же ожесточенными, как бои в Сталиграде, поэтому был установлен специальный памятный знак. Мы тоже получили награду в виде плаката, который встретил меня, когда я вернулся из немецкого плена. Это был плакат с рисунком и надписью: заплеванный карлик реации, а внизу справа это Армия Крайова. Такую награду мы получили за нашу борьбу.

Плакат, порочащий Армию Крайову

         Мы пытались узнать, что происходит с братом. Где-то в конце июля 1945г. кто-то сообщил моим родителям, что мой брат находится в лагере Лайтмериц – Литомежице возле Праги в Чехии, и что он очень тяжело болен. Я немедленно поехал туда. Действительно, это был Пашиньски, только не Анджей, а Юзеф, который тоже учился в школе Длугоша. Это был однофамилец.
         Еще во время Восстания брат написал письмо из лагеря. Он адресовал его во Влоцлавек, знакомым фольксдойчам. В Варшаву из-за восстания он писать не мог. Адресаты письма после войны сообщили об этом маме. Из письма следовало, что Анджей попал в лагерь Гросс-Розен, и что там он получил номер 11839.
         О его судьбе я узнал от людей, которых привезли в Гросс-Розен тем же транспортом, и которым удалось выжить. Лагерь находился в Силезии, недалеко от Вроцлава. Теперь этот населенный пункт называется Рогозьница. Когда приближался фронт, заключенных из Гросс-Розен "перевели" в Лайтмериц (Литомежице). Транспорт выехал 9 февраля 1945 г. и ехал 6 дней. Заключенных перевозили в открытых угольных вагонах. Как говорили другие заключенные, самых слабых немцы убивали и выбрасывали из вагонов.
         После войны я писал в разные учреждения. Только недавно из бюро розыска в Арользен в Германии я получил свидетельство смерти Ендрека. В этом свидетельстве говорилось, что Анджей Пашиньски был заключенным в лагере Гросс-Розен (№ 11839) и что 15 февраля 1945 года его "перевели" из Гросс-Розен в Лайтмериц, где он в тот же день умер. Вероятно, он умер или был убит еще раньше, во время транспорта, который выехал из Гросс-Розен 9 февраля. Заключенные шесть дней ехали на морозе в открытых вагонах, получив только по буханке хлеба в дорогу. Возможно также, что Ендрек был еще жив, но более слабых убили сразу после приезда в Лайтмериц.
         Много лет после войны мы искали кого-нибудь, кто был с Ендреком или в лагере, или на работах, или в транспорте, кого-нибудь, кто его видел и помнил. Кого-нибудь, кто мог бы хоть что-то рассказать о последних страшных днях, неделях или месяцах его жизни. Напрасно!

         После короткого пребывания во Влоцлавке я поехал в Варшаву. Я хотел узнать, есть ли возможность продолжить учебу. Во время оккупации я начал подпольное обучение по специальности география.
         Варшавский Университет производил гнетущее впечатление. Большинство зданий было сожжено. Какая-то администрация, быть может, деканат, находилась в университетской библиотеке. Мне сказали, что факультет географии до войны был во Дворце Сташица. Во время оккупации я об этом не знал. Только теперь я узнал, что во Дворце Сташица был Факультет Географии Университета Юзефа Пилсудского.
         Я пошел во Дворец Сташица, но там были сплошные развалины. Дворец частично был сожжен. По развалинам я добрался до того места, где во время Восстания была моя позиция. Там я взял на память гильзу от винтовочного патрона, быть может того, который я выстрелил. Он хранится у меня до сих пор.
         Там на доске объявлений я нашел записку с информацией, что география находится в квартире профессора Самсоновича на Вильчей. Он был профессором геологии, преподавал нам геологию во время войны в тайном университете. Я пошел на Вильчую. Там я встретил доктора Ежи Кондрацкого, который до войны был ассистентом профессора Ленцевича, у которого я начал учиться во время войны. Но Кондрацки всю войну провел в лагере, в офлаге в Гросс-Борн. У него был контакт с Ленцевичем. Он организовал в Гросс-Борн курсы - эквивалент первого курса географии университета. Некоторые офицеры закончили эти курсы.
         У меня не было никаких возможностей поселиться в разрушенной Варшаве. Наша квартира была разрушена и сожжена. Что касается обучения, то тогда еще немного происходило, это был конец августа или самое начало сентября.
         Я вернулся во Влоцлавек и стал думать, что делать дальше. Сначала я поехал в Торунь, потому что уже начали организовывать университет в Торуни, но там о географии и речи не было. Возвращаясь из Литомежиц, я остановился на несколько дней в Кракове. Там мне сказали, что можно начать обучение в Кракове, там уже была география. Тогда в Кракове был профессор Ромер. Но до Кракова из Влоцлавка немного далековато. Кто-то предложил поехать в Познань. Не помню уже, почему в Познань, может потому, что это ближе к Влоцлавку. И я решил поехать в Познань. Именно там в Познанском Университете я начал изучать географию.

         В 1946 г. я пережил свое "приключение" с народной властью. Все началось с того, что по случаю праздника 3 Мая в Кракове состоялось шествие, якобы нелегальное, организованное краковскими студентами. В результате там арестовали довольно большое количество студентов. В ответ несколько дней спустя в Познани началась из солидарности студенческая забастовка.
         Собралась студенческая молодежь, мы прошли по городу, студенты несли транспаранты: "Требуем освобождения товарищей из Кракова!" Мы дошли до управления воеводства, там к нам обратился познанский воевода, некий пан Виды-Вирски, а также ректор Университета, профессор Домбровски. На этом манифестация должна была закончиться.
         Однако во время этих речей вся площадь перед управлением воеводства была окружена милицией. Большинство студентов, которые там находились, посадили в грузовики и под конвоем перевезли в какую-то школу на Лазаже, как назывался один из районов Познани. Там часть задержанных выпустили на следующий день, а часть только через какое-то время.
         Меня продержали дольше, видимо из-за моей собственной неосторожности. Допрашивающий меня убек спросил, что я делал утром в этот роковой день. Я ответил в соответствии с правдой, что в первой половине дня я был в университете и разговаривал с ректором.
         Действительно, после возвращения из Влоцлавка я пошел с одним из товарищей, тоже из Влоцлавка, в ректорат и попросил, чтобы ректор нас принял. Я хотел рассказать о событиях, которые 3 мая произошли также во Влоцлавке, потому что 3 мая в тот год было выходным днем. Это было вскоре после пасхальных праздников, и студенты, которые не жили постоянно в Познани, были у родных.
         Во Влоцлавке тогда было много студентов, которые учились в Познани, в Университете Миколая Коперника в Торуни, в Лодзи, в Гданьске.
         Влоцлавские студенты договорились, что не будут принимать участие в первомайской демонстрации, зато примут участие в объявленном праздновании 3 Мая, которое в последний момент было отменено.
         3 мая школьная и студенческая молодежь собралась на мессу во влоцлавском кафедральном соборе. Потом, несмотря на запрет, через какое-то время самопроизвольно сформировалась колонна. Поскольку я по-прежнему носил полевой мундир, товарищи поставили меня во главе колонны, чтобы я вел это шествие.
         Мы прошли через город, никем не остановленные, и дошли до площади Домбровского, где еще стояла трибуна после официальных первомайских праздников. С этой трибуны выступало несколько ребят. Это не были какие-то антиправительственные или антисоветские выступления. Они носили патриотический характер, касающийся годовщины 3 Мая. В тот же день, вечером и ночью, УБ арестовало тех, кто выступал, а также некоторых других студентов. Из-за этого на следующий день снова были демонстрации молодежи, дошло даже до стрельбы. Погиб один из милиционеров. Скорее всего, его ранил кто-то из его товарищей, а может он сам случайно выстрелил. Это вызвало новую волну арестов во Влоцлавке.
         Когда через несколько дней я приехал в Познань, то сразу пошел к ректору сказать, что некоторые из студентов Познанского Университета также были задержаны или арестованы во Влоцлавке.
         Поэтому, когда меня допрашивали в Познани после этих событий и спросили, что я делал в тот день, я ответил, что был утром в ректорате и разговаривал с ректором. Видимо, именно это привлекло особое внимание, потому что меня отделили от остальных задержанных и отвезли в какое-то другое КПЗ, в районе Ежице.
         Там меня держали несколько дней, почти неделю. От меня требовали сказать, что это ректор подговаривал молодежь, студентов к шествиям и манифестациям. Убеки даже подготовили соответствующее заявление, нахально требуя, чтобы я его подписал. Конечно, я не хотел подписывать ничего подобного.

         Меня допрашивали три типа. Один сразу сказал: "Я советский поляк". Я не знал, что значит "советский поляк". Во всяком случае, по-польски он говорил очень плохо, больше по-русски, чем по-польски.
         Второй тоже слабо говорил по-польски, ежеминутно вставляя французские слова. Как мне кажется, это был так называемый "реэмигрант" из Франции или может из Бельгии. Французское правительство тогда выдворило польских коммунистических деятелей, которые действовали там в кругах Полонии, среди польских горняков. С ним очень трудно было общаться. Впрочем, он вообще был очень неприятным человеком.
         Третий из убеков говорил по-польски даже хорошо, но с тем своеобразным акцентом, который я хорошо знал по довоенному Влоцлавку от жильцов моей Бабушки. Он оказался самым человечным. Сначала он начал на меня кричать:
         "Подпиши это заявление!"
         "Проше пана, я этого не могу подписать..."
         "Здесь нет панов, здесь товарищи!"
         "Тогда прошу товарища..."
         "Я для тебя не товарищ!"
         "Так как мне говорить?"
         "Гражданин капитан!"
         "Гражданин капитан, я этого не подпишу, потому что это не соответствует правде..."
         "У нас есть методы для таких, как ты. Сгниешь здесь!"
         Тогда я собрал все свое мужество, мне уже было все равно, и сказал:
         "Методы я знаю разные, потому что при немцах я сидел на Павиаке и на Шуха, и там узнал разные методы, так что не слишком их боюсь..."
         "Пан Пашиньски, пан сидел на Павиаке? Я тоже там сидел. Значит мы товарищи по тюремному заключению. Я сделаю так, чтобы пана отсюда выпустили, только пусть пан это подпишет".
         "Нет, гражданин капитан, этого я не подпишу..."
         "Тогда вот чистая бумага – пишете, как по-вашему было. Завтра вы выйдет".
         И действительно, на следующий день я оттуда вышел.

         Кажется, профессор Домбровски был ректором еще до войны; вроде бы, у него были правые убеждения. Кажется, до войны он был членом Народной Партии. Я запомнил его высказывание, которое кружило в среде познанских студентов. Однажды он сказал кому-то из коммунистических министров:
         "Собственно говоря, все правильно, мои убеждения самые проправительственные, потому что Польша сегодня однонациональная, вернулась на земли Пястов, евреев нет, следовательно, все то, чего требовала Народная Партия, исполнилось".
         В сложившихся обстоятельствах он уже недолго оставался ректором Познанского Университета.
         Три года спустя я закончил учебу. В 1948 г. я защитил диссертацию на степень магистра, а в 1951 г. получил степень доктора наук.

         Тем временем в Польшу вернулась из советского лагеря в Казахстане моя подруга детских лет Зофия Домбровска. Она была одна, никого из родных у нее не было. В лагере она провела 6 лет, перенесла там тяжелые заболевания, сыпной тиф и малярию. После возвращения в Польшу в 1946 г. она поселилась в Белостоке. Она была одна, отец и мать умерли в советских лагерях. Только в 1948 или 1949 году моя мама узнала от кого-то, что Зося живет в Белостоке. Мама написала ей, она ответила, а позже, будучи в Белостоке, я встретился с ней. В 1952 г. мы поженились.

Януш Пашиньски с женой Зофией, 1952 г.

         В 1951 г. я переехал в Варшаву и начал работать в проектном бюро "Геопроект", проводя исследования климата городов и поселков Верхнесилезского Промышленного Округа для нужд урбанистики и пространственного планирования. Одновременно я вел занятия по климатологии в Варшавском Университете. В конце 1953 г. я начал работать в новом Институте Географии Польской Академии Наук. В 1954 г. я получил научное звание доцента, а в 1964 г. экстраординарного профессора.

         К сожалению, пребывание моей жены в советском лагере трагически отразилось на ее здоровье. После ряда тяжелых заболеваний, которые она перенесла, она страдала хронической почечной недостаточностью. Это болезнь, от которой даже сегодня нет лекарств. Теперь можно было бы сделать пересадку почки, но в пятидесятые годы, когда мы поженились, в Польше еще не делали таких операций.
         Я знал, что операции такого рода делают во Франции. Я подал соответствующее заявление, и дело было на рассмотрении. Я решил, что мы поедем вместе, и я отдам жене мою почку. Вроде бы шансы на успех такой операции были очень высоки. Все можно было подготовить заранее, в отличие от пересадки почки от жертвы несчастного случая. Предварительные исследования, проведенные в Польше, показали, что нет никаких иммунологических препятствий, чтобы организм жены не принял мою почку.
         Внезапно меня вызвали в Министерство Иностранных Дел. Там чиновница, кажется пани Каминьска, сказала мне, что мы можем поехать вместе при условии, что я подпишу обязательство сотрудничать со службой безопасности. Потом я получу подробные указания, что именно их интересует.
         Я вернулся домой потрясенный. Мы долго разговаривали с женой. Она решила, что, несмотря на то, что я сделаю, она такой ценой во Францию не поедет. Так рухнула надежда на заграничную операцию.
         В Польше первые пересадки делал профессор Орловски. Я поговорил с ним. Он сказал, что может сделать операцию, тем более что есть 50% шансов на успех. Конечно, я по-прежнему был готов отдать свою почку. Его адъюнктом был мой товарищ по учебе в Познани, с которым я познакомился в так называемом Клубе Бродяг. Он изучал медицину, я географию. Я спросил, что он думает об этом деле.
         Он ответил:
         "Послушай, что означает 50% шансов. В Польше Орловски сделал 4 операции. Это были первые операции такого рода в Польше. Два человека прожили больше полугода. Эти операции считаются успешными. Два человека умерли, не прожив полгода после пересадки. Эти операции считаются неудачными. Так выглядит правда о 50% шансов. В случае твоей жены операция не имеет смысла. Ее организм сильно разрушен болезнью. Уже заметны не только отчетливые физиологические изменения, но также изменения, происходящие в сознании больной, в ее психике. Это не имеет ни малейшего смысла. Орловскому требуется еще одна операция, чтобы представить ее результаты на какой-нибудь научной конференции. Не соглашайтесь на это".
         Действительно, жена уже с трудом читала, почти не могла писать. Наступило повреждение мозговой ткани. Через пару недель Зося умерла. Это был 1967 год, ей было 42 года. 15 мы прожили в браке. Из-за состояния ее здоровья у нас не было детей.

         После смерти жены я полностью посвятил себя научной работе. В 1976 году я получил научное звание ординарного профессора. Я принимал участие во многих научных мероприятиях из области климатологии в стране и за границей, в Европе, Америке и Азии.

Польская научная делегация во Вьетнаме, в центре стоит Хо Ши Мин, рядом справа Януш Пашиньски

         Я преподавал во многих европейских высших учебных заведениях, в США, в Китае. Опубликовано более 250 моих работ, в том числе на иностранных языках (английском, французском, немецком, русском), которые я самостоятельно редактировал благодаря хорошему знанию этих четырех языков. В 1994 году, когда мне исполнилось 70 лет, я вышел на пенсию. Я по-прежнему участвую в работе различных обществ и общественных организаций.
         За свою научную и организационную деятельность я был награжден различными ведомственными и государственными наградами, как отечественными, так и загарничными, а также научными наградами Польской Академии Наук и Польского Географического Общества. Однако больше всего я ценю Крест Отважных, которым я был награжден дважды за участие в боях во время Варшавского Восстания.

         Я часто сталкиваюсь с вопросом о смысле Восстания. Было ли оно необходимо? Это трудный вопрос, но ответ на него только один.
         Я могу сказать одно. Те, кто жил в Варшаве в последние месяцы оккупации – в июне и июле 1944г. – наверно, согласятся со мной, что восстание должно было начаться. Настроение было таково, что восстания не могло не быть. Мы не для того готовились в течение 5 лет, как духовно, так и физически, к сражению с немцами, чтобы в последнюю минуту пассивно смотреть, как немцы будут уходить из Варшавы. И не для того мы в течение пяти лет оккупации готовились, не для того учились солдатскому ремеслу в разных тайных военных училищах, чтобы потом позволить немцам вывезти нас, когда начнется эвакуация населения из Варшавы.
         Ненависть была так велика, что население поднялось бы против немцев даже спонтанно, если бы представился случай. А если не спонтанно, то восстание, возможно, подняли бы коммунисты. Во всяком случае, до каких-либо столкновений, до боев наверняка бы дошло, а разрушения могли бы быть даже больше, чем после Восстания. Спонтанное сопротивление наверняка было бы кроваво подавлено, а немцы уничтожили бы значительную часть населения.
         Можно сомневаться в том, было ли решение командования Армии Крайовой правильным или нет. Мне кажется, что ситуация тогда была безвыходной. Каждое решение было плохим. Решение о восстании несло в себе огромный риск больших потерь и разрушения города, что, впрочем, и произошло. Но решение не начинать сражение за Варшаву тоже было плохим, потому что давало прекрасный аргумент тем, которые утверждали, что Армия Крайова стоит с оружием у ноги и не хочет сражаться с немцами, и даже что существует какое-то тайное соглашение между АК и Гитлером.
         Возможно, могло дойти до какого-то соглашения с ПКНО (Польский Комитет Национального Освобождения) или ППР (Польская Партия Рабочих), но это несомненно означало полное добровольное подчинение Варшавы и Польши власти коммунистов и Сталина.
         Иногда я встречаюсь с таким мнением:
         "Зачем вы начали Восстание, надо было сидеть тихо!".
         Характерным является то, что чаще всего такие "антиповстанческие" высказывания раздаются со стороны людей, в том числе также и бывших повстанцев, которые оказались на Западе, среди тех, кто после войны не вернулся в Польшу. Возможно, это вызвано тем, что там они могли свободно выражать свое мнение и беспрепятственно дискутировать на эту тему.
         В то же время здесь, в Польше, коммунисты очерняли и оплевывали наш повстанческий порыв, а для нас это было самое главное испытание и образец для подражания. К нему мы все возвращались и относились к нему – частично наверняка наперекор коммуне – с почти религиозным преклонением.
         Если рассмотреть все за и против, окажется, что решение командования Армии Крайовой о начале восстания следует считать в определенном смысле верным, потому что оно привнесло в историю Польши некие неизменные ценности и возможно благодаря тому августу 1944 г. нам удалось дождаться "Солидарности" в 1980 г.

         В конце я хотел бы затронуть другую, часто упоминаемую "модную" тему.
         Говорят о безыдейности нынешней молодежи, о том, что патриотизм в их среде вообще отсутствует. Я помню, что то же самое говорили о нас перед войной. Кажется, это было в 1938 г. 11 ноября в школе каждый год проходили торжества по случаю Дня Независимости. В 1938 г. это был уже государственный праздник.
         Так вот, один из моих товарищей, его звали Мартин, получил от отца на именины фотоаппарат. Такой двухобъективный, марки Voigtländer. Он уговорил некоторых из нас пойти сфотографироваться, хотел испытать этот аппарат. Мне не слишком хотелось идти, но он сказал:
         "Зачем нам идти на это патриотическое занудство, на это торжество. Там и так не прояверяют, кто присутствует, никто даже не заметит, что нас нет".
         И мы пошли вчетвером, владелец аппарата, я и еще двое ребят. Мы перешли по мосту на другую сторону Вислы, на Шпеталь. Там были лесистые холмы, и там мы фотографировались.
         Однако на второй или третий день учителя узнали о нашем прогуле. Нас вызвал воспитатель, пан Радецки, и сказал:
         "Как вы смеете смотреть мне в глаза. Наше поколение сражалось за независимость, а вы в День Независимости прогуливаете. Где ваш патриотизм, где ваша любовь к родине? Что из вас вырастет?"
         Как-то удалось уладить это дело без серьезных последствий.
         Спустя годы я иногда вспоминаю это происшествие. Не знаю, что стало с парнем, который был владельцем аппарата. Двух других я навещаю каждый год. Оба в Варшаве, похоронены на Военном Кладбище на Повонзках. Один на участке "Парасоля", а второй на участке "Зоськи". Несмотря на то, что они были "лишены патриотических чувств", этот экзамен по патриотизму они все же сдали. Я, несмотря на то, что выжил, тоже считаю, что сдал этот экзамен не худшим образом.

Януш Пашиньски

обработка:Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Януш Пашиньски, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.