Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания харцера Серых Шеренг

Тадеуш Ярош, род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Конспирация

         Время шло, оккупационный террор усиливался, все время пропадал кто-то из знакомых: или был арестован, или расстрелян, или, по крайней мере, вывезен в лагерь.
         Война продолжалась, а мы часто говорили "…чем солнышко выше, тем Сикорски ближе". Я знал, что как мои родители, так и старший брат действуют в конспирации, к чему иногда привлекали и меня (например, отнести что-то кому-то или же передать какое-то известие). Однако в организации я не состоял.
         Только ранней весной 1943 года, в последнюю декаду марта, один из моих товарищей с параллельного комплета, но немного старше – Анджей Боровец – спросил у меня, хочу ли я вступить в тайную харцерскую организацию, как потом оказалось, в "Серые Шеренги". Конечно, я хотел. "Зых" – потому что такой псевдоним был у Анджея – сказал, что надо сообщить об этом родителям и получить их согласие. Мы решили, что сделаем это вместе и поговорим с моей мамой, которую "Зых" хорошо знал, так как она была его учительницей географии. Так мы и сделали, проблем не было, мама только подробно расспросила нас, что это за организация, потому что в то время действовали разные, более или менее многочисленные подпольные организации, начиная с крайне правых и заканчивая коммунистами.
         Несколько дней спустя я уже принимал участие в первом собрании звена, то есть "патруля", потому что в то время использовались такие кодовые названия, в квартире нашего патрульного "Рытона" (Рысека Т...) на улице Асфальтовой на Мокотове.
         В состав патруля кроме "Рытона", "Зыха" - заместителя патрульного и меня входили еще: "Минор" – Стефан Бжески, "Беляс" – Юрек Дудек, оба с наших комплетов, а также двое ребят с ул. Опочиньской, соседи Рытона и Зыха. Так что это был довольно многочисленный патруль. С выбором псевдонима у меня сначала были проблемы, потому что я не мог принять решение. Поскольку у меня как раз был ячмень на глазу, мои товарищи заявили, что у меня должен быть такой псевдоним, это меня подзадорило, и через несколько дней я был уже "Топач" (герб моей бабушки со стороны мамы).
         После нескольких дней обучения, знакомства с харцерскими законами, организацией и принципами конспирации, мы познакомились с нашим вожатым и принесли присягу. Это тоже произошло в квартире Рытона.
         Нашим вожатым был "Метек Боньча" – Тадеуш Стопчиньски, который был старше нас примерно на 2 года и уже несколько ранее состоял в конспирации. Дружина была одной из нескольких дружин роя ОВ ("Огни Востока") и носила имя Лисовчиков (формирование польско-литовской нерегулярной легкой кавалерии под командованием А.Лисовского).
         Командиром роя был "Стефан" - "Серая Сова" – Здислав Унишовски), который через некоторое время, став инструктором, принял инструкторский псевдоним "Ловкая Кобра". Рой входил в состав пропорца "КЗ" - "Кресовые Заставы", командиром которого был "Марек-Кобра" (Ежи Фьютовски), а пропорец в свою очередь был частью Варшавской Хоронгви - "Улья Висла" – самой младшей ветви "Серых Шеренг", так называемой Х.Ю. (Харцеры Юниоры) то есть "Завиши" (Структура харцерской организации выглядела следующим образом: главная квартира – хоронгев – отряд – дружина - звено. Во время оккупации в подпольном харцерстве использовались следующие кодовые названия: главная квартира – пасека, хоронгев – улей, отряд – пропорец, дружина – рой звено – патруль).

         Период формирования нашего патруля был весьма значительным периодом в истории "Серых Шеренг" и конспирации вообще, поскольку именно тогда (26 марта) состоялась знаменитая Акция под Арсеналом, то есть освобождение из рук гестапо заключенных, которых перевозили из Аллеи Шуха на Павиак. Первая вооруженная операция подполья такого масштаба, проведенная среди бела дня и в центре Варшавы отрядом Ударных Групп "Серых Шеренг".
         Впрочем, это был период самого быстрого численного роста "Серых Шеренг" на всех уровнях, то есть одновременно Ударных Групп, Боевых Школ и Завиши.
         Деятельность нашего патруля в это время заключалась в получении харцерских знаний, сперва на звание млодика (младший харцерский чин), потом разведчика, и разных умений. Мы также учили харцерские песенки, только из соображений безопасности там, где в оригинале было слово "харцер" использовалось слово "рыцарь". Конечно, это бывало не только в квартире у Рытона, но и во время поездок, преимущественно в направлении: Зеленка, Марки, Струга.
         Во время одной из таких поездок я прошел перед Метеком и Рытоном испытание млодика.
         Во время этих поездок и занятий в лесах возле Радзымина и Струги, которые, как оказалось, пришлись по вкусу не только нам, мы неоднократно встречали группы ребят из других роев нашего пропорца, например, "Виктора" (Зигмунт Глушек) из роя ЗЗ (Западные Земли), или же "Антека" (Зенон Комоньски) из роя ДП ("Дикие Поля").
         На эти экскурсии как мы, так и наши товарищи из других роев приезжали радзыминской узкоколейкой (так называемым "паровичком"), пути которой шли вдоль радзыминьского шоссе, от ул. Сталёвой на Праге вплоть до Радзымина. Поскольку узкоколейка ходила не слишком часто, случалось, что в утренние часы значительную часть пассажиров из Варшавы, а в вечерние часы – в Варшаву составляли мы - конспираторы "Завишаки". Конечно, как правило, мы делали вид, что не знакомы, но иногда, когда иначе было нельзя, я слышал, например, шепот кого-нибудь из ребят: "Ты, скажи, какое у тебя человеческое имя, ведь не могу же я говорить "Топач". Ну, тогда я говорил, что Тадек. У радзыминьской узкоколейки, как и у прочих подваршавских "паровиков" (отвоцкого, вилановского, груецкого или же до Яблонны) был общий характерный признак: рахитичный паровозик сильно пыхтел, но очень медленно набирал скорость, так что в момент отъезда со станции его еще можно было догнать бегом.
         Помню одно такое происшествие летом 1943 года. Мы договорились с "Рытоном" и "Метеком", что всем патрулем едем на занятия в леса возле Струги. Сборный пункт на опушке леса на север от станции. Однако поскольку поезда не слишком часто ходили в определенное время, почти все мы ехали в том же поезде. Я и еще кто-то из ребят ехали в последнем открытом вагоне. На станции в Марках мы увидели стоящего Рытона. Однако он не спешил садиться в вагон, а что-то высматривал. Увидев нас, он начал махать рукой и манить к себе, показывая, чтобы мы тоже вышли. Делать нечего. Когда мы подбежали к нему, оказалось, что планы поменялись. Мы идем в леса между Зомбками и Зеленкой. Все хорошо, но ведь, по крайней мере, еще двое ребят едут этим поездом в Струги. Недолго думая, я побежал за паровиком, догнал последний вагончик, из которого перешел в следующий, и через минуту мы уже выскакивали втроем. Получилось, только я добрых несколько минут пыхтел и сопел – как этот паровик.
         В начале июля мы организовали 5-дневный лагерь-бивак в Зеленке. Мы жили там на чердаке в доме тетки "Рытона", ну и вечерами пели.
         Однако, видимо, слишком громко, потому что на следующий день, когда мы шли в лес (на торфяники между Зеленкой и Марками), группка местных сопляков бежала за нами, крича: "...харцер, харцер, смотри, обсморкаешься" – однако мы не реагировали, и потом было уже спокойно.
         Во время "забега" на тех же торфяниках, но уже немного позднее, пожалуй, во второй половине августа я прошел испытание на разведчика, но по-прежнему не принес харцерскую присягу, впрочем, не только я, не присягали ни "Беляс", ни "Минор". "Метек" или "Серая Сова" не могли принять у нас присягу, потому что у них не было звания инструкторов, а подходящих оказий тогда не было. Это было не так просто. Несмотря на это, я начал карьеру харцера.
         Вскоре после получения звания разведчика в нашем отряде наступила реорганизация. "Рытон" куда-то ушел, а мы с "Зыхом" стали патрульными. Куда-то также исчезли двое ребят, соседи "Рытона" и "Зыха" (как потом оказалось, они перешли в АК), а "Беляс", которого немцы совершенно случайно задержали в уличной облаве, был вывезен на работы в Германию, откуда впрочем через какое-то время семья его выкупила, и он вернулся в Варшаву.

         Поэтому наши новые патрули состояли по большей части из новых ребят. Одного, который раньше был в каком-то рое, и которого назначили ко мне, я очень хорошо помню. Он был моего возраста, звали его Ромуальд Новик, он жил на ул. Марковской на Праге только с матерью, потому что отец, сержант Войска Польского, был в плену, в качестве псевдонима он использовал свое уменьшительное имя - "Ромек".
         Комплектуя патруль, я привлек своих товарищей - "Пончика" (Витольд Невядомски), "Клинка" (Михал Гутт), а также соседа "Пончика" - "Юзя" (Юзеф Добродзей). Помню, какие эмоции я испытывал из-за первого собрания, которое проходило у меня дома и на которое, впрочем, пришел "Метек". На собраниях я передавал ребятам, можно сказать, "без отсрочки" все полученные мной так недавно знания, но не только.
         Стараясь найти имя - покровителя для моего патруля, я пытался придумать что-то, что было бы как-то связано с названием роя (Огни Востока) и дружины (имени Лисовчиков) и наконец, придумал - "Загончиков" (историческое понятие - командир, использующий тактику действий в глубоком тылу противника), которое я потом перенес также на уровень дружины.

         Приближалось 1 сентября 1943 года, четвертая годовщина начала войны. Было решено, что по этому поводу надо организовать какие-то специальные мероприятия. В нашем рое, а может даже пропорце мы решили, что такая операция будет включать в себя срывание табличек с немецкими названиями улиц (например, на Повислье Аллея 3-го Мая была немцами названа Bahnhofstraße), а также, что по этому поводу надо устроить взбучку "фольксдойчам", которые расхаживали в мундирах гитлерюгенд, при случае забирая у них ремни и документы.
         Мы с моими ребятами решили сделать и одно, и второе. С первым было просто. Зато ко второму заданию мы какое-то время примеривались, бродя по Повислью.
Мы с Пончиком и Юзем шли втроем по улице Вёсьлярской со стороны моста Понятовского в южном направлении, потому что там с одной стороны можно было довольно легко встретить гитлерюгендовцев, неподалеку на ул. Вилановской их жило много, а с другой стороны движение там как правило, было не слишком оживленное. Была уже вторая половина дня, но сначала ничего хорошего нам не попадалось. Раз шла группка из нескольких довольно крикливых немчиков, но их было больше, чем нас, поэтому шансов у нас не было. Однако через какое-то время недалеко от стыка с улицей Солец нам попался гитлерюгендовец, одетый по форме, немного младше нас, который вел за руку маленькую девочку. Мы решили, что зададим ему трепку - Витек ("Пончик") должен был заняться девочкой, но только придержать ее, оттащив немного в сторону, а мы с Юзеком занялись мальчишкой.
         Подойдя к нему, мы остановили его со словами: "Ты, свинья, по какому праву ты носишь этот мундир и этот ремень". "У меня есть право, есть право", – начал говорить мальчишка и полез в карман за документами, не догадываясь еще, что мы хотим. Он протянул руку с удостоверением ко мне, я взял документ, сначала делая вид, что проверяю его. В этот момент Юзек врезал ему раз и кажется второй, немного придержал, а я, быстро спрятав удостоверение себе в карман, расстегнул и выдернул его ремень. Дело было сделано. Витек и Юзек отпустили немчиков, я спрятал его ремень за пазуху, и мы разбежались в три разные стороны. Я бежал по улице Солец до Людной, слыша за собой крик мальчишки и громкий плач его маленькой сестры, но за мной никто не гнался.
         Свернув на улицу Людную, я немедленно притормозил, потому что напротив увидел патруль двух жандармов. К счастью, они не остановили меня. Пройдя мимо быстрым шагом, я дошел до улицы Окронг и, свернув, снова побежал. Добежав до ул. Черняковской, я как раз заметил проезжавший трамвай, в который вскочил. Теперь я почувствовал себя увереннее. Со своей "добычей" я добрался окольным путем домой, спрятал ее и на следующий день отвез вместе с рапортом на улицу Опочиньскую, где у нас была явочная квартира. Я был доволен, потому что Витек и Юзек тоже без особых приключений добрались домой. Оказалось, что в тот же день ребята из другого отряда нашего пропорца тоже задали взбучку гитлерюгендовцам в Уяздовском парке. Таким образом мы ознаменовали годовщину начала войны. Это было описано в сентябрьском номере нашей подпольной газеты "Будь Готов".

         Стоит упомянуть, что на нашей явочной квартире на ул. Опочиньской я познакомился не только со своими товарищами из дружины Метека, но также со многими другими людьми, можно сказать "уровня" Ежи Фьютовского, то есть с "Мареком-Коброй" - командиром пропорца КЗ, "Зорианом" – кажется начальником пропорца ОН (Одра-Ныса), а также "Юлеком" (Томашем Язьвиньским), начальником роя ЗЗ (Западные Земли). Этого последнего я встречал, пожалуй, чаще всего, потому что именно там он занимался подготовкой матриц для гектографа с текстами для нашей подпольной газеты БГ (Будь Готов).
         Как сейчас помню, это врезалось мне в память, что во второй половине августа, постучав условленным способом, я вошел и увидел Юлека, трудолюбиво что-то рисовавшего на матрице. Даже не обернувшись, он коротко сказал: "Зоська погиб", а то, над чем он работал, это был некролог "Зоськи" (то есть Тадеуша Завадского), который был помещен на первой странице ближайшего номера БГ.
         Все присутствующие были подавлены, хотя не все мы знали "Зоську" лично, но нам было известно, что "Зоська" был кем-то важным в Ударных Группах. Он погиб под Сечихами во время атаки на немецкую заставу на границе тогдашней ГГ (Генеральной Губернии) и земель, присоединенных к Рейху.
         Несколько недель спустя, еще в сентябре, мы с Зыхом узнали от Метека, что мы должны создать дружины, а Метек будет командиром роя ОВ. Серая Сова переходил в Ударные Группы. Однако контакт с ним не прервался полностью. Через некоторое время, видимо, с согласия Метека, Серая Сова поручил мне наблюдать за парнем – фольксдойчем, украинцем, который жил на ул. Лондонской, тоже на Саксонской Кемпе, и изрядно досадил окрестным польским ребятам. Я должен был сориентироваться в его распорядке дня и в определенный момент показать его другим ребятам из нашего пропорца. Помню, как Стефан сказал мне: "Бить будет Черный со своими ребятами, а я займусь отключением окрестных телефонов". Сам он не мог участвовать в операции непосредственно, потому что жил где-то неподалеку, и парень мог его знать в лицо.
         К сожалению, операция в последнюю минуту была отменена, потому что вроде бы "объект" внезапно уехал. Помню, как на площади Вашингтона я стащил "Черного" с, как тогда говорили, "колбасы" (заднего буфера трамвая) и передал ему эту информацию.
         Свою дружину я создавал, опираясь на прежний состав своего патруля, причем некоторых ребят ("Пончика" и "Беляса") повысили до патрульных - "Минор" стал патрульным у "Зыха". Я также получил нескольких ребят снаружи, из других дружин, которые почему-то распались, а среди них братьев Тадека и Габрека (Кравчиков – они жили на втором этаже на ул. Паньской, по левой стороне за ул. Медяной) и Витека Янчевского. Я привлек также еще одного коллегу по комплетам – Михала Черняка, который взял псевдоним "Лонгин" и через пару месяцев уже создавал очередной патруль. В общей сложности у меня уже было десятка полтора ребят, и дружина как-то действовала. Я также перенес на нее прежнего покровителя патруля, то есть "Загончиков".

         В сентябре 1943 года в квартире Тадека и Габрека на Паньской состоялось совещание инструкторов "Завиши", мои ребята были не только хозяевами, но также обеспечивали безопасность (посты на улице и на лестничной клетке).
         В самом совещании я не принимал участия, там были люди важнее и старше меня, но я все время находился в комнате рядом. Со мной был еще кто-то, но сейчас я уже не могу вспомнить, кто это был. После окончания совещания, когда большинство участников уже разошлись, "Гоздаль" ("Куропатка", а на самом деле Пшемыслав Гурецки), который проводил это совещание, благодаря нас за помещение и четкую организацию, спросил, какие у нас звания и приносили ли мы харцерскую присягу. Оказалось, что ни я, ни тот второй парень, несмотря на то, что мы были уже вожатыми, присягу не приносили.
         "Гоздаль" недолго думая полез в карман и достал харцерский крест. Положив его на вытянутой ладони (кажется левой руки), он велел нам стать перед ним, лицом друг к другу, по обеим сторонам и правые руки с двумя пальцами, сложенными для присяги, вытянуть в сторону креста. Затем он велел нам повторять за ним текст харцерской присяги. До сих пор помню ту минуту, когда после произнесения текста присяги "Гоздаль" обнял нас обоих, а затем дал мне тот крест, на котором мы присягали. Не знаю, был ли крест его собственный, но я навсегда запомнил номер: Z-453. Я потерял этот крест только после восстания. С этого момента я уже был харцером "во всей красе" - вожатый 4-й завишацкой дружины харцеров имени Загончиков, разведчик "Топач".
         Несмотря на то, что в то время я был еще сопляком, ведь мне только что исполнилось 14 лет, моя дружина пользовалась неплохой репутацией, и нам поручали разные задания.

         Раз в несколько недель наша дружина выполняла в течение всего дня обязанности дежурной дружины тогдашнего начальника "Завиши" - инструктора "Ежи Гоздаля" - "Куропатки". Эта служба заключалась в том, что вожатый, то есть в этом случае я, должен был явиться в 7 утра на мессу в одном из назначенных костелов, чтобы после мессы, идя рядом с выходившим из костела "Куропаткой", доложить о себе и получить предполагаемые инструкции и задания.
         Помню, что в тот период я узнал костелы: св. Тересы – на Тамке, сестер Визиток – на Краковском Предместье, св. Анны (академический) – на Краковском Предместье, св. Александра – на площади Трех Крестов, а также часовню на ул. ксендза Семца на Повислье. Места встреч и сроки мне каждый раз сообщал начальник роя, и они намеренно постоянно менялись.
         Получив задание, я должен был каждый раз собрать соответствующее количество (одного или нескольких) ребят и поручить им или часто вместе с ними выполнить распоряжения. Это были очень разные поручения. Начиная с доставки куда-то какого-то рапорта или приказа, до транспорта крупной пачки подпольных газет (с Праги в Средместье) или гектографа с ул. Казимежовской на Мокотове (от "Болека") на ул. Дубеньску (боковая Кордецкого) на Грохув (для "Березы"). Именно тогда я познакомился как с "Болеком" (то есть Стефаном Мировским – тогдашним начальником Варшавской Хоронгви), так и с "Березой" (то есть Лешеком Скальским), начальником "завишацкого" роя ПО (Подольские Орлы) на Грохове.
         Транспортировка обеих этих "посылок" проходила с расчетом на везение – трамваями, частично на ступеньках и с разными приключениями, это уже следующая отдельная история, но самое главное, что обе посылки благополучно добрались до места назначения.
         Специальным заданием, которое отряду было поручено в День Поминовения Усопших, была продажа лампадок, изготавливаемых также харцерами, деньги от которой были предназначены на помощь заключенным. Мы были обязаны организовать продажу в двух местах, то есть на военном кладбище на Повонзках, возле бокового входа с южной стороны, и на Брудновском кладбище, возле входа со стороны Одровонжа.
         Помню, что мы сделали два складных столика (столешницы из листов фанеры, ножки – крестовины из деревянных реек). Рано утром я приехал с "Тадеком Зеленым" и "Габреком" на военное кладбище на Повонзках (кажется, там ходил трамвай линии "8"), везя с собой сложенные столики и лампадки в сумках, а только оттуда, не помню уже, с кем, на Брудно.
         Мероприятие удалось, мы продали весь запас лампадок и могли быть довольны. Фонд помощи заключенным пополнился.
         Примерно в тот же период, а может немного раньше, в нашей среде разошлась плохая новость.
         Юлек и Зориан, которые по поручению Главной Квартиры "Серых Шеренг" должны были ехать во Львов, вышли из явочной квартиры на Повислье и пропали без вести. Неизвестно, что с ними случилось, этот вопрос не выяснен до сих пор, но так в то время бывало. Можно было исчезнуть бесследно.

         В конце 1943 года, я в качестве вожатого – несмотря на мой юный возраст – был направлен на тайный сержантский курс, так называемый "Старый служака". Там я был действительно самым младшим и можно сказать, что даже был этим горд. Занятия проходили во второй половине дня в здании школы на улице Сьнядецких 8, под прикрытием обычных уроков. У нас были занятия по топографии, военной тактике, кажется также строевой подготовке ну и обращению с оружием.
         Хотя раньше я уже сталкивался с оружием и даже разбирал FN, однако здесь меня учили официально. Соединение этих двух фактов, то есть моего юного возраста и официального обучения с оружием привели к тому, что мое приключение со "Старым служакой" довольно быстро и внезапно закончилось. Но то, как до этого дошло, требует отдельного рассказа.

         Коротко говоря, я пришел к выводу, что раз уж я в 14 лет прохожу военное обучение, то, по крайней мере, моим патрульным, которые почти все были старше меня, я должен организовать такое обучение хотя бы в области обращения с оружием. С помощью частных контактов мне удалось через Михала Гутта – моего товарища и члена моего отряда - и его старшего брата Янека, в то время члена Ударных Групп, методом "бартера" (вы нас научите обращаться с оружием, а мы вам поможем распространять листовки и тайную прессу) организовать такое обучение. И все было бы в порядке, если бы не факт, что мы сделали это в месте и во время собрания патруля патрульных, о котором знал "Метек".
         К несчастью, ему захотелось именно тогда, может, из желания похвастаться четко действующей дружиной, привести "Куропатку" на неожиданную проверку. Ну и вот. Занятия идут полным ходом, разобранный на части "Парабеллум" лежит на столе, и тут вдруг в дверь условленный звонок. Следовательно, кто-то свой. Михал идет открывать, и через минуту оба вошедших замирают как вкопанные. Я тоже. Слегка опомнившись, рапортую, что патруль патрульных собрался на занятия. "...А на столе, это что?..." Короткий разговор обоих инструкторов с "Юреком" из Ударных Групп и со мной. Парень объясняет, что получил приказ своего командира, с ним все в порядке. Зато я пытаюсь изложить свою точку зрения, которая, однако, не убеждает моих начальников. Я должен на следующий день явиться для доклада о своем проступке – недисциплинированность, что будет дальше - увидим.
         В конце концов, этот инцидент для меня закончился легко, то есть меня не отстранили от обязанностей вожатого, но исключили из "Старого служаки". Ничего не поделаешь. Чему я уже успел научиться, тому научился, и неоднократно позднее мне это пригодилось. Некоторые из этих знаний, например, чтение карты, наброски, я по-прежнему использовал, передавая их своим ребятам.

         Несколько иным примером недисциплинированности того периода было рисование надписей и знаков Сражающейся Польши или же наклеивание на стенах или фонарях разного рода наклеек. Вся эта деятельность входила в сферу малого саботажа, следовательно, ею должны были заниматься Боевые Школы, а не мы, Завишаки. Тем не менее, в этом плане также трудно было полностью подчиниться и быть дисциплинированным. Конечно, это не было в таком масштабе и диапазоне, как обучение обращению с оружием, к которому я привлек всех патрульных, но все же было.
         В данном случае эта деятельность ограничилась моим личным участием и тесным, но тихим сотрудничеством с Михалом Гуттом, а через него частично с его братом Янеком (которого вскоре немцы арестовали в уличной облаве и расстреляли). С огромным энтузиазмом мы расписывали сначала мелом, а позже краской стенку, тянувшуюся вдоль Медзешиньского Вала, или серую высокую стену из цементного кирпича, ограждавшую здание напротив нашего дома, знаками "якоря" или же надписями "Польша Сражается". Было немного глупо делать это так близко от моего дома. Самым удаленным и, пожалуй, значительным поступком, который мог плохо для нас кончиться, был якорь, который мы нарисовали на лестнице, ведущей к устою моста Понятовского.
         Был вечер, и место было довольно слабо освещено. Мы почти закончили и, держа в руках мокрую кисть и банку с краской, рассматривали свое произведение, когда сверху на лестнице раздался стук подкованных сапог немецкого часового, который обычно стоял там наверху, на мосту, а теперь спускался вниз. Не было времени на раздумья. Мы бросились бегом вдоль Медзешиньского Вала, пробежали несколько десятков метров, прыгнули вниз и конечно упали. Мы лежали, тяжело дыша, но смотрели, что будет дальше. Жандарм постоял минуту, что-то там бормотал, видимо, глядя на наше произведение на каменном устое, но ему и в голову не пришло проверить, что краска свежая, и винтовку с плеча он не снял. Через какое-то время он пошел назад, наверх, а мы тихонько, уже не выходя на вал, а идя внизу вдоль него, удалились в свою сторону.
         Наклеивать на стенах или фонарях наклейки-листовки было гораздо быстрее и проще. Достаточно было только полизать смазанную клеем сторону и одним движением прижать к стене. Прекрасно помню содержание одной из таких наклеек размером с лист машинописной бумаги. На ней был рисунок стоящих друг напротив друга двух солдат – немецкого и советского в характерных мундирах, державших таблички с надписями: "Освенцим" и "Катынь", а внизу стихотворная подпись: "Знаем, что такое пропаганда, там и здесь мерзавцев банда".
         Несколько таких листовок хранились у нас дома до пятидесятых годов, но к сожалению, когда нас выгоняли из прежней квартиры, из опасения, что они могут попасть в нежелательные руки, я сам их уничтожил.

         Где-то в феврале 1944, когда в отряде уже набралось немного подготовленных ребят, которые прошли испытание млодика, но еще не принесли харцерскую присягу, мы решили собрать дружину и пригласить "Марека", начальника пропорца, который был инструктором и мог принять присягу.
         Это торжественное мероприятие должно было состояться в квартире семьи Гутт, на третьем этаже дома на ул. Валечных 8. Первый раз дружина, насчитывавшая в то время около 20 ребят, должна была собраться в полном составе. Нам удалось одолжить довоенное знамя 23 ВХД, комната была соответствующим образом украшена символом буквы Z (Zawisza – Завиша) с лилией и буквами ОВ (рой) и КЗ (пропорец), укрепленными на зеленом сукне на стене. Часть ребят, которые уже присягали, организовали охрану, а я лично вышел на близлежащий Медзешиньский Вал, чтобы встретить приглашенных инструкторов.
         В первый раз что-то не сложилось, ничего из этого не вышло. Пришел только "Метек", я отрапортовал, было тихое пение, какой-то рассказ "Метека", и мы разошлись. Попытку мы повторили через две недели - 4 марта 1944 г., на этот раз получилось. Были "Метек" и "Марек", ребята с волнением приносили присягу, стоя полукругом и повторяя ее текст за "Метеком".
         Как оказалось, это был последний раз, когда мне пришлось встретиться с "Метеком" и "Мареком" как с моими непосредственными начальниками. Вскоре после этого наступила генеральная реорганизация "Серых Шеренг". Была введена новая структура и деление на так называемые "Блоки", территориально соответствующие районам АК.
         Исчезли пропорцы, мой родной рой, то есть ОВ был расформирован, "Зых" с большей частью своих старших ребят перешел в Боевые Школы, а я со своим отрядом, усиленным одним патрулем младших ребят от "Зыха", был переведен в рой ЛО (Львовские Орлята) в Блоке "Замок". Моим новым начальником был "Рышард" (Михал Филипович), а рой ЛО был численно больше ОВ, в нем было 4 дружины. Что за ирония судьбы. Всего несколько, а точнее говоря, восемь лет назад, еще во Львове, свою харцерскую карьеру я начинал, будучи зухом в Группе имени Львовских Орлят, а теперь история описала круг. Я снова был в ЛО, только уже не как зух, а как харцер, вожатый, и как, оказалось, через пару месяцев, традиция Львовских орлят должна была снова возродиться в ходе Варшавского Восстания. Варшавская молодежь жертвовала своей жизнью, как и ее ровесники четверть века назад.

         В моем новом рое я познакомился со своими новыми товарищами - вожатыми, то есть "Стасеком" (Анджеем Хеппеном), "Олеком" (Тадеушем Войцеховским) и "Черным" (Войцехом Борсуком), с которым я раньше столкнулся мимоходом, а также и с некоторыми их подчиненными. Вскоре после этого "Олек" и "Черный" ушли от нас, не знаю точно куда, видимо, в АК, а отрядом после "Олека" командовал "Хищник" (Мирослав Юзефович).
         Начальник нашего роя - "Рышард", так же, как и "Метек", которые в то время получали аттестат на комплетах, были на этот период освобождены от своих харцерских обязанностей, а роем временно стал командовать "Юр" – Зигмунт Котас, инструктор, который был одновременно заместителем начальника Блока "Замок". Начальником Блока был старший инструктор "Войтек" (Ежи Ябжемски), с которым я также вскоре познакомился.
         С "Юром" мы как-то очень быстро подружились. Он назначил в мою дружину двух ребят из своего патруля, связных "Газель" (Збышек Лончиньски) и Зютека "Ласку" (Юзеф Вжесень). От него также приезжал в качестве связного парень с псевдонимом "Болеслав" (Юрек Антосевич). "Юр" был бездонным кладезем харцерских и военных песен и песенок, которым меня учил, а поскольку я тоже очень любил и до сих пор люблю петь, то, идя пешком, например, из Пясечна или Залесья в Варшаву, мы без перерыва пели, конечно, не слишком громко, и ни одна песенка не повторялась дважды.
         У каждого из моих очередных начальников были свои пристрастия относительно направлений поездок в леса. Если "Метек" предпочитал (как я уже упоминал) направление вдоль радзыминьской узкоколейки, "Рышард" - отвоцкой, то есть Вавер-Юзефув, Сьвидер, то "Юр" выбирал, как правило, южное направление, вдоль вилановской или груецкой узкоколейки, то есть Кабацкие и Хойновские леса. Это не значит, что у меня не было случая время от времени путешествовать в других направлениях, например, в Милосну, в Яблонну или Лесную Подкову.
         Проводимые "Юром" собрания вожатых проходили своеобразно. Они были объединены с так называемым "опылением". В темной или полутемной комнате при погашенном свете, сидя по-турецки или полулежа в кругу, мы сначала слушали высказывания, рассказы замечания или даже распоряжения "Юра". Иногда они были соединены с так называемой очисткой совести, а потом каждый из нас мог говорить то, что у него "сидит в печёнках". В завершение встать, ... рукопожатие и будь готов.

         Однажды, в конце апреля или в первых числах мая "Юр" сказал мне: "...Самое время, чтобы ты получил звание цвика. В ближайшее воскресенье в 7.00 поедешь радзыминьской узкоколейкой в Струги. Там тебя встретит парень, который к тебе сам подойдет, назовет пароль и отведет к началу маршрута. Командование Блока проводит небольшие сборы и при случае забег на звание цвика..."
         Этим он несколько захватил меня врасплох, но мне стало очень приятно, что он обо мне помнит. Но справлюсь ли я, умею ли я все, что надо, не осрамлю ли Юра? Такие мысли кружились у меня в голове. Ведь времени осталось очень мало. Самаритянка (самаритянкой в харцерстве называется общий объем знаний и умений по оказанию первой доврачебной помощи), то есть первая помощь, топография, то есть наброски, чтение карты, пионерка (общие навыки, связанные с обустройством харцерами лагеря), то есть постройка какого-то мостика, а может шалаша, что еще могут от меня потребовать на очередных "препятствиях"?
         Много раз я задавал себе такие и подобные вопросы, приходя к выводу, что, пожалуй, совсем плохо быть не должно.
         Я поклялся себе, что если у меня получиться, то в качестве дополнительного экзамена, соединенного с удовольствием, я исправлю американский замок во входной двери нашей квартиры, который с некоторых пор был испорчен.
         В назначенный день я вышел из дома через несколько минут после шести, доехал трамваем на улицу Сталёву, где была конечная станция радзыминьской узкоколейки. Двое ребят показались мне знакомыми. На станции в Струге я был немного раньше времени. Я пошел на небольшую прогулку, а в назначенное время вернулся на перрон. Там стоял один из тех ребят, которого я видел до этого.
         Мы обменялись паролем, не помню уже, каким он был, и сразу же пошли к началу маршрута. Оказалось, что на маршруте я буду первым. Буду, как говорится, наступать на пятки инструкторам, которые как раз занимают места и готовят задания.
         В какой-то момент мой проводник сказал, что это здесь и показал мне тропинку, по которой я должен был идти. "Держись, пока". Через несколько десятков метров я увидел сидящего под деревом мужчину, вертевшего в руках палочку. Я доложил о себе. Движением руки он указал мне на другого человека, лежащего на берегу ручья. "Это утопленник, которого только что вытащили из воды. Делай то, что надо". Я быстро все припомнил. Сначала удалить воду изо рта, пищевода и возможно легких. Но надо вытащить и зафиксировать язык. Только потом искусственное дыхание.
         Я взялся за работу. Чем зафиксировать язык, ага, я где-то читал, что можно булавкой. Когда я вытащил ее из кармана, наблюдавший за мной инструктор сказал: "Хорошо, не коли, что дальше?". Ну да, удалить воду. Я пытаюсь "утопленника" втянуть себе на колено и хочу нажать ему на живот, но он какой-то неподатливый. Снова пробую и ничего, но тогда слышу шепот: "...Животом вниз, так ты мне позвоночник сломаешь...". Славный утопленник. Я послушался его совета, положил его животом на колено, нажал пару раз и через минуту, громко сказав, чтобы слышал инструктор: "Ну, больше воды нет", положил "утопленника" на траве соответствующим образом, на спину. Я приложил ухо к его грудной клетке, а потом начал делать искусственное дыхание, попеременно сводя его руки и нажимая ими на грудную клетку, а потом разводя их. О методе "рот в рот" тогда еще не говорили, кажется, его вообще не знали. Когда я сделал десятка полтора движений, инструктор сказал, что достаточно. Я попросил разрешения уйти и пошел в указанном направлении по лесной просеке через пригорок на полянку.
         На краю полянки, с правой стороны просеки я заметил молодого брюнета с пышной шевелюрой (кажется, это был "Ольгерд" – Болеслав Шатыньски), который сидел, опершись о ствол сосны, рядом с ним лежала кучка камней величиной примерно с гранату, а в руке он держал пистолет. Кажется, это был FN. Я доложил о себе. Сначала он велел мне бросить гранату в указанном направлении, используя вместо гранаты один из лежавших рядом камней. Я выполнил распоряжение, получив одобрение. Затем он велел мне сесть рядом и, протянув ко мне руку с пистолетом, спросил, знаком ли я с "этим" и умею ли с "ним" обращаться.
         В соответствии с правдой я ответил, что ... "немного". Он велел мне назвать отдельные части, показать, как я буду прицеливаться, а затем спросил, смогу ли я это разобрать и снова собрать. Я ответил, что, пожалуй, да. Ну, так попробуй. До сих пор я делал это только дважды, и, кажется, это был другой тип. Поэтому я сначала вынул магазин, потом повернул видимый спереди под стволом конец стержня, на котором находилась возвратная пружина, и сдвинул ствол с ложа. Инструктор все время внимательно наблюдал за тем, что я делаю. К моему и его удовольствию все пошло хорошо. Он велел мне идти дальше по этой просеке, до перекрестка со следующей, а дальше искать знак. Я попросил разрешения уйти и пошел.
         На перекрестке я нашел выложенную из прутиков стрелку и свернул влево. Немного дальше, кажется на окраине перелеска, я встретил очередного инструктора, который после моего рапорта велел мне составить набросок маршрута, которым я шел от станции узкоколейки. Это мне нравилось и, несмотря на пережитые эмоции, я смог хорошо запомнить дорогу. Проблем не было. Потом еще какие-то вопросы относительно карт и снова распоряжение, чтобы я шел дальше, пока не увижу вдали на пригорке кого-то, подающего сигналы азбукой Морзе. Я должен остановиться, прочитать, ответить и выполнить распоряжение. Так и произошло, я сдал сигнализацию и добрался до конца маршрута, до места, где был приготовлен бивак.
         Меня привлекли к работе, а тем временем с трассы приходили очередные участники забега. Кто хотел, мог получить еще какие-нибудь умения. Я заявил о своей готовности, насколько я помню, это были в том числе самаритянин и топограф.
         На этот раз самаритянку мне пришлось сдавать симпатичной вожатой немногим старше меня. Итак, перевязка ран в нескольких указанных местах, в том числе на колене и локте (так называемый центростремительный и центробежный нерв), иммобилизация сломанной конечности, ну и наконец проверка пульса. Я нахожу соответствующее место на запястье, чувствую пульс и начинаю считать согласно правилам в течение 15 секунд, а потом умножаю на 4. Что за черт, у меня выходит 108, а в книжках я читал, что должно быть около 70. Меряю еще раз, на этот раз на всякий случай 30 секунд, а потом умножаю на 2. У меня получается 110, то есть очень похоже. Поэтому я уверенно говорю - "110", опасаясь, однако, что возможно что-то напутал.
         И что слышу? "Ну, наконец, хоть один, который честно измерил и не выдумал. У меня такой довольно высокий пульс, а все говорят мне 70 или 80, то есть просто неправду, потому что не могут измерить". Поэтому я почти горд собой.
         Когда последний участник забега прошел маршрут, а за ним пришли все инструкторы, в кругу у костра был прочитан приказ с результатами забега. Я прошел этот забег, насколько я помню, с самым лучшим результатом, и получил звание цвика. Я был очень доволен, а "Юр" радовался, что его "протеже" так хорошо показал себя. Я также получил несколько умений.
         Домой я возвращался ликующий и конечно в тот же вечер взялся за работу и, заканчивая ее при свете карбидной лампы, починил замок во входной двери в квартиру.

         Весна 1944 года была безоблачной и теплой, поэтому уже в конце апреля и в мае пляжи на Висле были заполнены загорающими и купающимися людьми. Конечно, это кололо в глаза и искушало немцев. Такая лень, столько "рабочей силы", которая ничего не делает. Наконец, в одно из воскресений по Медзешиньскому Валу со стороны моста Понятовского начали подъезжать фургоны. Облава. Люди возле моста были захвачены врасплох, они не могли убежать. Зато те, которые находились дальше, в окрестностях улицы Валечных, Оброньцув или даже Звыценсцув бросились бежать вглубь Саксонской Кемпы, между зданиями, в палисадники, а также, если было возможно, в дома. Убегали в купальных костюмах, с одеждой и обувью в руках. Наш дом стоял на улице Оброньцув прямо возле Медзешиньского Вала. Кроме того, много знакомых и маминых учеников, которые знали, куда их пустят и примут, забежали к нам на лестничную клетку, а затем в квартиру.
         Собралось много людей, частично даже незнакомых, но родители велели всем молчать и вести себя тихо. Мы жили на втором этаже. Чтобы через балкон и окна нельзя было ничего увидеть, все должны были сесть или даже лечь на пол.
         С улицы доносились крики немцев, загонявших людей в фургоны. В какой-то момент два жандарма видимо получили приказ проверить соседние задния, или, по крайней мере, лестничные клетки. Мы услышали стук подкованных сапог на лестнице. Шаги через минуту стихли, остановились у нашей двери. Тишина, потом снова шаги на третий этаж, минута тишины и уже немного быстрее шаги спускаются вниз. Немцы ушли. Как мы только потом догадались, нас всех спасло то, что на двери нашей квартиры была довольно больших размеров вывеска фирмы "СТБ – Строительно-техническое бюро", а этажом выше вывеска школы, классы которой действительно там были.
         Божье покровительство, полная тишина, которая царила в здании, звонивший телефон, трубку которого никто не снял, и возможно доверие немцев к официальным вывескам, воскресенье в соединении с тем фактом, что немцы не успели заметить людей, вбегавших в ворота дома, спасли нас всех – в лучшем случае – от вывоза в Германию. У нас отлегло от сердца, но только через какое-то время после отъезда фургонов наши случайные гости могли поодиночке разойтись, направляясь вглубь Саксонской Кемпы.

         В другой раз, еще предыдущей осенью, то есть еще в 1943 году, у подножия Медзешиньского Вала со стороны Вислы, между мостом Понятовского и улицей Валечных во второй половине дня немцы во время одной из уличных казней расстреляли несколько десятков поляков.
         Сначала подъехали фургоны. Перекрыли уличное движение на этом участке, а затем из автомобилей высаживали заключенных и группками, по несколько человек, отводили на место расстрела. Мы смотрели на это с расстояния нескольких сотен метров, из окна лестничной клетки на четвертом этаже нашего дома. Слышны были только очередные залпы, словно сухой треск, и видны были падавшие на землю люди. Через пару минут тела погрузили в машину и уехали.
         Моя мама спустилась в квартиру, собрала все цветы, которые были в доме, и решила отнести их на место расстрела. Мы хотели идти вместе с мамой, но она нам не позволила. Поэтому мы шли Валом на некотором расстоянии от нее.
         Мама подошла к лестнице напротив улицы Валечных и спустилась по ней вниз. Медленно, но решительно подошла к месту казни, где были следы крови, положила цветы и перекрестилась. Это длилось несколько секунд. Она повернулась и пошла назад к лестнице на Вал, когда мы услышали тарахтение мотоцикла. Немецкая жандармерия - патруль. Мы замерли, немцы остановились на Валу напротив лестницы. До сих пор мне в деталях неизвестно, как все происходило, что говорили немцы, мама стояла "как соляной столп", впрочем, в то время она была очень худой, даже не вздрогнула. Внезапно мы услышали громкое "weg, raus", и мама медленно пошла в нашу сторону. Мы не знали, не выстрелят ли немцы ей в спину, но через минуту они сели на мотоциклы и уехали. А цветы, положенные мамой на следах крови, указывали место казни. Мама подошла к нам, и мы молча пошли домой.
         На следующую ночь, а может через несколько дней на бетонной стене, отделяющей тротуар Медзешиньского Вала от откоса и пляжа на Висле, примерно напротив места расстрела со стороны тротуара появился нарисованный черной краской, на этот раз не нами, знак якоря и надпись "Польша сражается".

Знак якоря, нарисованный na стене

         Весной 1944 года в моей жизни случилось еще одно событие, совсем другого рода, о котором, пожалуй, стоит вспомнить.
         Как я уже упоминал раньше, с осени 1942 года я посещал тайные комплеты гимназии им. Станислава Сташица. Нашим учителем польского языка был профессор Витольд Березецки, прирожденный педагог, очень изобретательный, которого ученики очень любили. У него были разные идеи, как, например, домашнее сочинение под названием "Разговор Гражины с Литавором", которое должно было дополнить текст поэмы А.Мицкевича "Гражина" фрагментом, которого там нет. Можно было написать прозой или стихами, только это должен был быть тринадцатисложник – как в оригинале Мицкевича - и начинаться, а также заканчиваться соответствующей частью фразы из оригинала. Из всех учеников тогдашних трех комплетов 3-го класса гимназии двое (Казик Стопницки и я) решили написать это сочинение стихами. Помню, что мы оба получили очень хорошие оценки, чем мы впрочем, очень гордились.
         Так вот как раз весной 1944 года профессор Березецки решил подпольно поставить III-ю часть "Дзядов" Адама Мицкевича. Конечно, не полностью, а только значительные ее фрагменты, в виде соответствующим образом соединенных между собой сцен.

На балконе у Михала Черняка 13.04.1944 г. (справа налево: профессор В.Березецки, я и Михал)

         Так что там были такие тюремные сцены, как: "Рассказ Соболевского", "Монолог ксендза Петра" и "Великая Импровизация", а также "Сон сенатора". Все это было поставлено в частично разрушенном здании на ул. Крулевской 16, где находилось "Обязательное профессионально-механическое училище", директором которого был профессор Оттон Кучевски, одновременно директор подпольной гимназии им. Ст. Сташица. В помещениях этой школы проходили также некоторые занятия наших комплетов. На исполнителей отдельных ролей был устроен своеобразный конкурс – проба декламации. На некоторые роли были выбраны дублеры. Представления прошли дважды, в июне 1944. Конечно, подпольно, только для нескольких десятков посвященных, с охраной на улице и на лестничной клетке.
         Я имел удовольствие играть в обоих этих представлениях роль одного из заключенных и декламировать "Рассказ Соболевского" во время одного из представлений. Могу сказать, что когда спустя годы у меня была возможность смотреть и слушать спектакль "Дзяды" в Польском Театре, то я сравнивал его с тем, нашим, поставленным на 20 лет раньше, и утверждаю, что, например, "Великая Импровизация" в великолепном исполнении нашего товарища Каэтана Филютовского (погибшего во время Восстания) была лучше.

Незабываемый исполнитель "Великой Импровизации" – Каэтан Филютовски "Филют" (погиб 02.08.1944 г.)

         На втором представлении среди зрителей присутствовал пожилой уже в то время корифей польской сцены Людвик Сольски, который в тот момент, когда на сцену через зрительный зал внезапно выходили двое из нас, игравшие заключенных, громко говоря: "...гасите огонь, к себе, полиция, обход у ворот" – едва не потерял сознание. Впрочем, этот факт свидетельствует и об общем настроении в то время, когда действительно мог наступить провал, и о том, что, пожалуй, все представление было сыграно неплохо. Тем не менее, надо лояльно признать, что профессор Березецки в данном случае несколько изменил оригинальный текст Мицкевича, заменив первое слово "обход", которое поэт повторил дважды, словом "полиция".
         Главные актеры этого предствления по большей части умерли молодыми, причем как минимум трое два месяца спустя погибли во время Варшавского Восстания, в котором большинство из нас принимало активное участие.
         Через несколько дней после второго представления наступил конец учебного года. Мы прощались, не предполагая, что для многих из нас это было прощание навсегда, а для большинства на годы, потому что через пару месяцев даже те, кто не погиб, были рассеяны буквально по всему миру. Некоторых из них я встречал, например, через 20 лет в Англии или в Германии, или же через 50 лет на встречах ветеранов.

Тадеуш Ярош

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Тадеуш Ярош род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Copyright © 2016 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.