Свидетельства очевидцев Восстания

Мое восстание



Казимеж Чаша,
родился 24.03.1929 г. В Варшаве
солдат Армии Крайовой
псевдоним "Баца"
55 взвод саперов Батальона Варшавского Округа
3 рота, 1 батальон "Леха Желязного", Группировка АК "Хробры II"
№ военнопленного 105487


1-3 августа

         С 29-го июля без перерыва находимся в состоянии боевой готовности. В 14 часов сбор в установленном месте выступления.14.30, весь взвод готов к действиям. Чтобы не нервничать, получаем задание (изготовление шипов). Час "В" в 17 часов. Прибывающие из города со стороны Жолибожа и Воли говорят, что там слышны выстрелы. До 16.30 делаем шипы, некоторые начинают сомневаться, что сегодня начнется, не будет ли случаем отмены. Ничего удивительного, уже четвертый день без перерыва ждем, за это время уже были назначены разные часы. В 16.30 приходит подпоручик "Петр" и устанавливает очередность выступления отдельных взводов. Поскольку нам идти дальше всех, наш взвод выйдет первым. Действиями нашего взвода будут руководить хорунжий "Кулиньски" и начальник роты сержант "Брюнет".
         Происходит раздача оружия, в качестве отряда саперов со специальным заданием получаем: четыре винтовки, один автомат "Молния", а также пять семерок, затем 45 гранат и бутылки с зажигательной смесью. За нами будет ехать тележка с грибками (противотанковые мины), веревкой и противоавтомобильными шипами. Независимо от перечисленного вооружения у хорунжего "Кулиньского" и сержанта "Брюнета" есть пистолеты парабеллум. Винтовки получают: "Грей", "Чабан", "Марек" и "Аист", "Молнию" - "Ультор", семерки - "Кацпер", "Гриф", "Ордон", "Кукла" и "Волк". Каждый также получает две гранаты, а те, у кого нет оружия, кроме гранат также – зажигательные бутылки. Мне достаются оставшиеся гранаты.
         В 16.55 подпоручик "Петр" устраивает поверку всех взводов, после краткого инструктажа и слов "Парни, во имя Бога, начинаем", мы выходим в качестве первого взвода, с нами прощаются те, кто выйдет позже. Огромное волнение. Один опережает другого, и мы бессознательно ускоряем шаг, несмотря на то, что нам велят сохранять спокойствие и осторожность. Винтовки завернуты в плащи – слишком короткие – если закрыть со ствола, то торчит приклад, а если наоборот, то торчит голый ствол. Идем по улицам Слиской, Твардой, Сребрной до Товаровой. Первая встреча с немцами происходит уже на улице Твардой. Военный автомобиль едет в нашем направлении. Вбегаем в арку, те, у кого винтовки, готовятся к обороне. Стрелять нам можно только в том случае, если немцы нас атакуют. Автомобиль видимо нас увидел, потому что развернулся и, стреляя в нашу сторону, на полном газу поехал обратно.
         Чтобы успеть вовремя, нам приходится бежать. Винтовки несут уже открытыми, добегаем до Товаровой, здесь немцы обстреливают нас из товарной экспедиции (в настоящее время Центральный вокзал). Останавливаем приближающийся трамвай, всех людей направляем на улицу Сребрную. Трамвайщики хотят ехать в депо, у них там свой пункт, они готовы к обороне, при себе имеют пистолеты и гранаты. Эти люди с 5 утра, будучи в боевой готовности, ездили по городу с оружием.
         Первоначально занимаем оборону в трамвае, но оказывается, что там не слишком безопасно, поскольку тонкая жесть и много окон не дают никакой защиты. Поэтому занимаем дом Товаровая 10. Командир нашего отделения "Ультор" считает, что несмотря на обстрел со стороны немцев мы должны дойти до назначенной позиции (мостик над путями на Товаровой). "Ультор" выбегает из арки первый, мы бежим за ним. Обстрел такой, что мы добегаем только до следующей арки, нас шестеро, не знаю, погибли ли остальные или вообще не выбежали из предыдущей арки. Есть "Ультор", "Гриф", "Белый", "Негритенок", "Кукла" и я. Готовимся бежать дальше, ждем только удобного момента, но на этот раз уже не удается. Немцы подошли сбоку к самой арке, и мы вынуждены занять оборону. Мы хотим закрыть ворота, но сторож говорит, что у него нет ключа, а может не хочет дать. В арке обороняться невозможно, немцы бросают туда целые связки гранат. "Ультор" назначает места, в которых мы должны обороняться. "Кукла" и "Негритенок", второй этаж, балкон над аркой, лестничная клетка, выход из арки - "Гриф", "Белый" и "Ультор", я — лестничная клетка напротив арки с гранатами.
         Как долго мы выдержим. Мы понимаем, что если не дошли до своего пункта, то по крайней мере эти дома должны удержать, чтобы отряду пехоты, который должен атаковать и захватить Товарную экспедицию, было откуда начинать атаку. Минутная тишина. С улицы слышны выстрелы, наверняка обороняются парни в десятом доме. Интересно, погиб ли уже кто-нибудь из наших товарищей. "Ультор" подчеркнул, что я могу бросать гранаты только тогда, когда в арке будет несколько немцев. Я сам хорошо это знаю, потому что гранат у меня только восемь. Немцы подходят к воротам, выставляют автоматы и палят вслепую, гранаты бросают внутрь, не обращая никакого внимания, есть ли в кого и зачем, просто, чтобы наделать много шума. Странно, что ворота еще не вылетели. Они продырявлены после сильного взрыва, открываются или закрываются сами. Немцы начинают все смелее входить в арку. Я вижу отчетливо, как поодиночке они появляются в воротах, бросают гранаты во двор и прячутся за домом на улице. С "Ультором" я общаюсь через двор, из окна, выходящего во двор с лестничной клетки, где он находится. На улице слышны крики немцев. Я узнаю, что это "Негритенок", когда немцы подошли к арке, бросил на них зажигательные бутылки, они выглядят как факелы.
         К окну, где находится "Ультор", с поста на балконе прибежал "Кукла", сообщая, что возле нашей арки стоит немецкий автомобиль, на который забирают раненых, можно бы было с балкона забросать его гранатами, но у них гранат уже нет. "Ультор" велит мне, если это будет возможно, подбежать к воротам и из арки атаковать автомобиль. Немцев пока что в арке нет. Я вбегаю в арку, а затем выглядываю на улицу. Автомобиль стоит ко мне задом, немцы закрывают борт, никто в меня не стреляет, я выбегаю в сторону автомобиля, бросаю сначала одну, а за ней вторую гранату, больше уже не могу, немцы начали стрелять в меня. Я прячусь в арку. Пока что остаюсь в арке, но "Ультор" велит мне отступить на лестничную клетку, туда, где я был раньше, там безопаснее, а если я буду нужен, мне дадут знать.
         Немцы начинают страшно лупить по воротам, а затем целая банда врывается в ворота и направляется на лестничную клетку, где находятся парни. "Ультор" останавливает их очередью из автомата, а я в этот момент бросаю гранату в арку. Немцы отступают из арки, остаются двое, не знаю, может убитые. А может раненые. "Белый" хочет к ним спуститься, чтобы забрать оружие, но это ему не удается, немцы установили два ручных пулемета напротив арки по другую сторону улицы, а немцы лежат с противоположной стороны арки. Ворота, видимо, им мешали, а может просто так, чтобы произвести более сильное впечатление, врезали из панцерфауста, так что ворота целиком слетели с петель.
         После этого взрыва немцы возобновляют атаку и на этот раз безрезультатно, я бросаю две гранаты, гранаты посыпались также со стороны "Ультора". "Ультор" дает мне знать, чтобы я подобрался к ним, потому что у них уже нет гранат, а автомат уже тоже не годится для использования. Не знаю, удастся ли мне, эти пулеметы напротив арки, и у меня только три гранаты. Перебрасываю одну гранату "Ультору" чтобы хоть на миг успокоили из окна пулеметы напротив арки. Получилось, "Ультор" поймал, но именно в этот момент немцы снова в арке. Я бросаю гранату и бегу к арке, останавливаюсь во дворе, снимаю с предохранителя вторую гранату – уже последнюю – и хочу войти в арку, но взрывы задержали меня на мгновение, и это меня погубило. Немцы из арки отступили и теперь лупят по ней с противоположной стороны улицы. Войти в нее я никоим образом не могу, возвращаюсь назад на лестничную клетку. Не знаю, бросил "Ультор" гранату или нет, теперь он дает мне знать, что они постараются перебраться по крышам до дома Товаровая 10. Там наверно еще защищаются.
         Флигель, в котором я нахожусь, не соединен с соседним домом и вообще невозможно никуда двинуться. Я хочу войти в квартиру, но дверь заперта, может, никого нет, а может, не хотят меня впустить. Да, это уже конец, немного странный, я не боюсь, но не хотел бы умирать, а тем более, чтобы меня схватили и мучили, я так молод. Я должен где-то спрятаться, может, еще получится. Бегу наверх. Открыто. Через чердачные окошки вижу, как ползут по крыше "Ультор", "Гриф" и "Белый". Немцы из Экспедиции лупят по ним. "Белый" видимо ранен, левую ногу тянет за собой, не опирается на нее, интересно, когда его зацепило. Что с "Негритенком" и с "Куклой", они ведь были на той же лестничной клетке, почему не отступают вместе с теми, может, уже мертвы. Чтобы перебраться в дом Товаровая 10, они должны спрыгнуть на один этаж ниже. "Белый" колеблется, после прыжка он пожалуй не удержится на одной ноге, а крыша покатая. Первый прыгнул "Ультор", за ним "Гриф", а затем "Белый". Как я и предполагал, он не удержался на одной ноге, упал на руки, и если бы не "Гриф" и "Ультор", которые лежали на середине крыши, "Белый" оказался бы во дворе.
                  Немцы уже вошли во двор, слышны их голоса, где спрятаться. На всем чердаке нет ничего подходящего, в конце концов, я нашел крышку и небольшой канал, через который проходят трубы. Втискиваюсь и закрываю крышку. Положение ужасно неудобное, самое время, потому что немцы уже стреляют на лестничной клетке. Вошли на чердак, от входа лупят по чердаку, придет ли им в голову проверить тщательнее. Если даже откроют крышку, то может меня не найдут. А если найдут, то что? Застрелят ли сразу, или заберут и будут мучить. При мне есть документы, но и бело-красная повязка. Не знаю, где она в эту минуту, чтобы избавиться от нее. Искать не могу, потому что не могу даже рукой пошевелить. Кажется вышли. Не слышно шагов или выстрелов. Может, уже можно выйти? Так неудобно здесь лежать, эти трубы, я всюду их чувствую. Который час. Как долго я уже здесь лежу.
         Во дворе слышны голоса. Я отчетливо слышу, как "Кукла" зовет деда, кого, зачем, что он там делает во дворе, не знаю. Снова слышны голоса немцев, нет, я еще не могу отсюда выйти, они могут обыскивать все еще раз, а в квартиру и так меня никто не впустит. В соседнем доме наверно еще защищаются парни, а может пришел отряд, который должен был атаковать Товарную экспедицию. Мне очень интересно, какая ситуация в городе, удалось ли где-нибудь. Уже наверно поздно, потому что у меня все онемело, дольше я здесь уже не пролежу. Открываю крышку. Слышно, что кто-то идет. Закрываю снова. Слышны мужские голоса, говорят, что надо носить воду и обливать крышу. Да, теперь я смогу выйти, пусть только уйдут. Выхожу. Смотрю через окошко в крыше. Темно, рядом горит дом Товаровая 10, тот, в котором защищались парни. Над городом во многих местах видно зарево. Люди приносят воду и песок. Обливают крышу, защищаются от огня, который может перекинуться с соседнего дома. Выстрелов не слышно, только время от времени единичные. Погибли ли парни, а может им удалось отступить.
         Помогаю готовиться к защите от огня. Поливаем крышу, посыпаем песком, и так проходит вся ночь, которая могла быть первой ночью свободы. Ночь, которой мы ждали столько лет. Ночь, о которой каждый из нас мечтал, видел ее более прекрасной, чем самый прекрасный день. Я прислушиваюсь, слышны ли в городе выстрелы, там сражаются, там они может быть свободны. Что будет со мной, не захотят ли случайно немцы поджечь и этот дом. Уже светает, я страшно голоден. У меня была еда, потому что у каждого должны были быть продукты на три дня. Через три дня мы должны были объединиться с армией, идущей с востока. Русские уже подходили к Праге так, что возможно сегодня или завтра будут в Варшаве. В городе слышны танки и взрывы тяжелых снарядов, может, это уже русские. Хорошо бы, чтобы так было.
         Уже 10 часов, немцы пришли и велели, чтобы все покинули дом и отправились в Экспедицию. Люди очень неохотно начинают выходить. Сначала должны выходить женщины с детьми, мужчины пока что должны остаться. Вышло немного человек, боятся, примерно часа через три после этого немцы второй раз убеждают покинуть дом, на этот раз позволяют уйти всем вместе. Первыми выходят мужчины, жены которых вышли ранее, они хотят быть вместе или, по крайней мере, увидеть, что стало с их женами и детьми. Что мне делать? Если проверят место жительства, а проверяют всех при входе в Экспедицию, все сразу раскроется. У меня еще есть оправдание, что тут меня застала стрельба.
         Я решаюсь. Выхожу вместе с группкой женщин. Немец берет мою кенкарту, смотрит на меня и на карту, отдает мне карту, и в этот момент я получаю удар в лицо. Винтовкой он показывает мне, чтобы я шел назад. Ноги становятся мягкими. Иду и жду момента, когда раздастся выстрел. Так я дошел до арки. В арке помчался бегом через двор и в подвал ворвался как бомба. Что теперь делать? Есть несколько человек, которые не хотят выходить, а хотят остаться на месте. Немцы видимо хотят этот дом также поджечь, потому иначе зачем бы мне велели идти сюда. Я страшно измучен и голоден. 16 часов. Кто-то говорит, что немцы поджигают дом. Выходим посмотреть. Да, передний флигель уже горит. Теперь все решаются выйти. Мне ни к чему. Немцы не хотят выпускать. Говорят, что будут стрелять по выходящим. Вбегают во двор, бросают гранаты и льют бензин на наш флигель.
         Находящиеся в подвале решают бежать к арке. Может получится. Я выхожу последним. Все уже вошли в арку. Я колеблюсь, идти за ними или нет. Тогда раздается очередь из винтовок и автоматов. Я вбегаю назад в подвал. Жду, никто не вернулся. Все остались в арке. Я один. Что делать? Идти ли к арке, чтобы меня там убили, или ждать, чтобы сгореть живьем. Если я выйду, и меня не убьют, а я буду ранен, я буду мучиться, а это то же самое, что гореть. Я совершенно обессилел, оцепенел, ничего не чувствую, слышу только, что кто-то пробегает через двор, звон разбитых стекол и взрывы гранат. Меня начинает охватывать отчаяние. Я бегу в подвал и ищу какой-нибудь выход. Подвалы соединены так, что можно ходить под целым домом. Будучи в подвалах переднего флигеля, я слышал отчаянный крик пожилого мужчины, которого немцы забаррикадировали в магазинчике, вход в который был с улицы.
         Блуждая так по подвалам, я пришел к выводу, что у меня есть выход, собственно говоря, не выход, а быстрая смерть. Прыгнуть с пятого этажа или даже с крыши, будет еще выше и надежнее. Я панически боюсь огня. Боюсь сгореть. Я выхожу наверх на лестничную клетку, дохожу только до лестничной площадки, выше все уже охвачено пламенем, лестница горит, и огонь вырывается из квартир. Я посмотрел во двор. Если бы отсюда прыгнуть, то мне даже ничего бы не было. Последний шанс на быструю смерть, и из этого тоже ничего не вышло. Я медленно спускаюсь в подвал. Это уже конец. Осталось только подождать. Кто-то трогает меня за плечо. Я не слышал, когда он сюда пришел и откуда взялся. Не знаю, как долго я так сидел, не чувствуя едкого дыма в глазах и в горле. Я очень обрадовался, что не один. Это был мужчина в возрасте тридцати лет. Он сказал, что нам нужно как-то спасаться.
         Дом под десятым номером, который был подожжен вчера, уже выгорел, даже в подвалах, остался только жар, но при спуске в подвал может быть свежий воздух. Можно будет остановиться и даже выйти оттуда во двор, а со двора ночью нам может быть удастся перебраться на Сребрную. Я хотел сразу туда идти, но он меня остановил. Он считал, что туда мы всегда успеем, а чем дольше здесь будем, тем больше там погаснет и остынет. Тогда мы решили сидеть здесь сколько только сможем. Второй день августа. Теперь я уже не чувствую голода, только жажду, несмотря на то, что с утра первого августа ничего не ел. Слышен треск и какие-то толчки, вероятно, обрушиваются потолки, и все летит вниз. Это сдвинуло нас с места, мы перешли к проходу. Я начал опасаться, пройдем ли мы вообще туда, где был вход в подвал, такой страшный жар. Как далеко от нас этот спуск, мы не знаем. Недалеко от нас выжженный подвал, окошко которого выходит во двор. Правда, окошко высоко и небольшое, однако может удастся выйти через него во двор и пролежать, пока совсем не стемнеет.
         Нас поднимает на ноги обвал перекрытия в соседнем подвале. Первым выскакивает мужчина и подтягивается на руках к окошку. Он пронзительно кричит и падает назад. Все настолько раскалено, что невозможно дотронуться. Его ладони - один большой волдырь. Остается только попытаться перебежать. Я должен бежать первым, когда добегу, он пойдет за мной. Я бегу, жар, горячо, спотыкаюсь обо что-то, падаю. Чувствую какое-то тело, вскакиваю, нечем дышать. Одежда начинает гореть. Поворачиваю назад. Меня охватывает отчаяние. В подвале вода. Гасим одежду. Соседние подвалы в доме, где мы находимся, уже начинают гореть. Мы обливаем одежду водой, дольше мы уже не можем здесь находиться, свод над нами трещит, может в любой момент провалиться. Я вкладываю мокрый носовой платок в рот и бегу первым. Пробежав несколько метров, попадаю в несгоревшие подвалы, иду по воде. Один из подвалов приоткрыт, я вхожу туда, по стене льется вода, за мной входит мужчина, мы направляемся к воде. Напиться хотя бы этой текущей по стене воды и обмыть лицо.
         Я осматриваю подвал. Там сидят две женщины, живые. Они жительницы этого дома, сидят здесь уже второй день. Через подвал проходила труба, которая лопнула от жара, и это привело к тому, что этот подвал и ближайшие не сгорели – из трубы все время льется вода. У меня при себе бинты, я перевязываю мужчине руки. Начинаю вырывать окошко, потому что только через него мы сможем выбраться во двор. Выломать его нечем, и это надо сделать тихо. Поэтому я ковыряю старым напильником там, где соединяются кирпичи, и таким образом вынимаю один кирпич за другим, а потом все окошко. Выхожу, чтобы сориентироваться, где можно будет пройти. Сейчас ночь. Не знаю, который час. Я выхожу. Женщины просят не оставлять их здесь.
         Я немного могу увидеть, везде темно, и я не знаю, есть ли на Сребрной немцы. Я решаю ждать до утра. Уже третий день августа. Уже третий день я мечусь в поисках выхода. Иногда я сомневаюсь, что спасусь. Что сделать, если на Сребрной немцы? У меня слишком много времени для размышлений, и это все больше меня расслабляет. Когда я бежал через горящие подвалы и попадал туда, где был воздух, я думал, что уже спасен. Однако тут новая ловушка, которую надо преодолеть. Становится уже светло, мы все выходим через окошко во двор, а затем ползком до флигеля со стороны улицы Сребрной. Мы останавливаемся в подвале. Я иду на разведку местности. Мой сотоварищ подавлен.
         У него ужасно болят руки. Я дохожу до дыры, выбитой в стене, через которую можно пройти на склад досок на улице Сребрной. Интересно, кто ее сделал? Может, парни, когда отступали из этого дома, а может, немцы, чтобы иметь возможность идти дальше. Я возвращаюсь, и мы идем все вместе. За мной две женщины, а в конце мужчина. Я в страшном напряжении. Никого не вижу. Если мы идем к нашим, почему никто не отзывается, если к немцам, почему не стреляют. Мы доходим до дома Сребрная 7. Тут нас останавливают. Первое впечатление: немцы. Но оказывается, что это повстанцы, только в немецких мундирах и шлемах. Мне повезло. Теперь я могу отдохнуть и конечно что-то съесть. Я спрашиваю о тех, которые оборонялись 1-го августа в домах Товаровая 8 и 10. Я узнаю, что все уцелели, кроме одного, который пропал. Двое были ранены. Куда отступили, они не знают. Однако я верю, что можно будет их найти. А этот единственный пропавший – это я.
         Я не задумываюсь о том, каким чудом выжил. Наверняка нам здорово повезло, если все из нашего взвода живы, и у нас только два легкораненых. Принимая во внимание то, что как минимум несколько немцев погибли, а наше вооружение с немецким даже сравнивать не стоит.
         Эти три дня показывают, какую цену приходится платить за свободу.

22 августа

         После вчерашней обороны сегодня у нас относительная тишина, и мы можем отдохнуть, думаю, что сегодня мы получим какую-нибудь горячую еду. Хотя неизвестно, потому что вроде бы нашу кухню разбомбили. Вчера мы не получили еду, впрочем, нам и так некогда было бы есть. Вчерашний день был действительно трудовой, и, несмотря на сильную атаку украинцев при помощи танков, позиции мы удержали. Возле "Склада Хартвига" мы потеряли только одну санитарку и одного парня. Во время вчерашней атаки мы испытали нехватку гранат и бутылок с бензином. Танк выехал на улицу Паньскую от Товаровой, стрелял по баррикаде возле Медяной. Если бы у нас была хоть одна пластиковая граната, целым бы он не ушел. Но у нас были только повстанческие "мешочки", а от них против танка немного пользы. Мы бросили несколько этих гранат, но без всякого эффекта. "Пингвин" побежал за гранатами, а когда пришел, танка уже не было. Мы злились на себя, что не можем его уничтожить, потому что такая оказия может не повториться. Желая выплеснуть свою злость, мы бросали все, что только было под рукой: кирпичи, цветочные горшки, но что с того.
         Наше сегодняшнее спокойствие прервал обход позиций командованием участка. Они проверяли позиции после вчерашней атаки. Поклялись, что мы получим гранаты. Говорили, чтобы мы предупреждали взвод пиатов, когда приближаются танки. Очень нам сочувствовали, что на позиции "Бормана" у нас только такие жалкие убежища. Убежища? Просто сарай из досок. Хорунжий Кулиньски сказал, что "на войне бывает по-разному". У нас нет убежища, а они хорошо защищены. Впрочем, не только это, когда они пришли на нашу позицию, у нас глаза на лоб полезли, элегантно одеты, в мундирах, сапоги аж блестят. У нас "Сорванец" ходит как капуцин в обуви на деревянной подошве. Командир отрезка поручик "Здунин" с бородкой очень героически выглядит. Не удивительно, что его называют ходячим арсеналом. За поясом две ручные гранаты, к ремню прикреплены две английские оборонительные. На боку в кобуре парабеллум, и в придачу еще с шеи свисает цепочка, к которой прицеплен вальтер, заткнутый за ремень. Свита из командования с автоматами и десятистрельными винтовками. Нас чуть кондрашка не хватила, когда мы увидели этот парад. Наши винтовки неоднократно после выстрела надо хорошо ударить в затвор, чтобы разблокировать, потому что некогда чистить. На позициях все время меняются люди, а оружие используется без перерыва.
         В свое время мы получили приказ отдать пистолеты, потому что они якобы не нужны, но кто бы отдал. У кого есть, те прячут. Часто это пистолет, тяжело добытый еще во время оккупации. Не раз к автоматам и винтовкам не было боеприпасов, и именно с пистолетами в руках мы заканчивали штурм. Мы должны отдать пистолеты, чтобы им было с чем щеголять? Пусть сами добывают. Был цирк, когда они дошли до баррикады, соединяющей позицию "Бормана" с "Курьей ножкой". Началась стрельба, не такая уж страшная, но хватило, чтобы они удирали с позиции, не проверяя уже "Курьей ножки" или складов "Хартвига". Предпочитают ходить по Вокзальной почте и там фотографироваться и даже сниматься на камеру. Мы были довольны, что их уже нет. Мы хотим отдохнуть, а уже четыре дня мы в бою.
         Собственно говоря, наша позиция - это "Борман". В действительности мы контролируем территорию от Сребрной до Сенной и даже до Паньской, после того, как немцев выгнали со складов "Хартвига". Мы должны были поддерживать от "Курьей ножки" и с улицы Сенной роту, которая атаковала дом "Хартвига" с улицы Вроней, в результате мы были первыми, кто вошел на склады "Хартвига". Меня немного удивляет, почему нас берут на операции такого рода, ослабляя позиции, которые мы защищаем. Ведь при командовании есть взвод, который мог бы принимать участие в атаках такого рода. Нехватка людей на нашем отрезке приводит к тому, что парни на постах засыпают и страшно измучены. Дольше четырех часов никто не в состоянии выдержать на посту. Поручик "Казик" просил людей, но ответ всегда один и тот же - нет. А ведь не проходит ни дня, чтобы не убыл кто-то раненый или убитый.
         Сейчас тишина. Солнце клонится к закату. Тишину время от времени прерывает лишь приглушенное эхо далекого выстрела. На позициях дежурят только необходимые посты. Остальные пользуются тишиной и спят сном праведников. Красные как кровь последние лучи заходящего солнца судорожно цепляются за крыши и стены полуразрушенного города. Как если бы хотели остаться с ним навсегда или бросить хотя бы еще один взгляд на героическую обитель.

23 августа

         На позиции в бывшей фабрике "Бормана" уже со вчерашнего дня царят полное спокойствие и тишина. Такой спокойной ночи и дня у нас давно не было. Дежурят только необходимые посты. Остальные, пользуясь тишиной, играют в карты, весело флиртуют с санитарками. Тишина. Постепенно мы перестаем смеяться и шутить, нас начинает охватывать странная тревога. Она действует как заразная болезнь, передается всем по очереди, медленно, но глубоко, до последнего уголка души. Мы сидим молча, как будто чего-то ожидая. Тогда со стороны соседнего здания "Карбохимии" раздается короткий лязг автоматной очереди. Одна, за ней вторая и третья. Началось, мы все сорвались с мест. Короткие приказы подпоручика "Казика", каждый хватает свое оружие. Пополнение боеприпасов, несмотря на то, что мы не знаем, что это и где. Нервы внезапно расслабляются. Дальнейшая тишина была бы невыносима.
         Почти в ту же минуту прибегает гонец, докладывая об атаке украинцев вдоль улицы Сребрной и прося о помощи. Мы готовы. Два отделения: капрала "Ультора" и капрала "Грифа" с подпоручиком "Казиком" и подхорунжим "Зыгой" отправляются в "Карбохимию". Вбегаем на позиции. Через окна видим пробегающих украинцев. Они исчезают во дворе соседнего дома по другую сторону Сребрной, где в подвалах спрятались мирные жители. Открываем огонь. Как оказалось, большая часть украинцев пробежала еще до нашего прибытия. Наша задача – не пропустить их больше. Украинцев прикрывают тяжелые пулеметы и танки. Вместе с "Анджеем" (Войцех Жимерски) я получаю приказ сориентироваться, где находится танк, и по возможности уничтожить его. Мы переходим по коридору в сторону улицы Товаровой. Комнаты со стороны Сребрной и угол от Товаровой разбиты. Мы должны ползти. У каждого по пластиковой гранате и по две зажигательные бутылки. Суть в том, чтобы дойти как можно дальше, быть как можно ближе танка. Снаряды разрываются над нами. Анджею удается подползти к угловому окну. Он поворачивается ко мне и показывает, что танк слишком далеко и стоит за углом дома. Начинаем отступать. Я жду Анджея. На обломке палки слегка поднимаю вверх шлем, чтобы немцы начали стрелять в мою сторону. Я опасаюсь, что Анджей не доберется целым до меня. Когда он перестает ползти, я думаю, что в него уже попали. Просто невозможно, чтобы ему удалось. В конце концов, он рядом со мной, я спрашиваю, цел ли он? Кажется да, он не уверен. Мы возвращаемся к ребятам. У нас уже есть раненые: "Герард" и "Куница".
         Украинцы, войдя в дом, кроваво взялись за работу. Слышен плач, стоны женщин, детей, украинские ругательства. Мы не можем помочь людям, находящимся в подвалах. Через улицу Сребрную перебежать невозможно. Подпоручик "Казик" отправляет связного, чтобы на "Курьей ножке" и складах "Хартвига" остались только необходимые посты. Остальные парни должны прийти к нам. Снова уходят наши ребята, раненые: "Тиф" и "Кукла".
         Приходит ударная группа с почты. Взвод поручика "Мольмара" старается окружить украинцев от Иерусалимских Аллей и Медяной. Мы видим их из наших окон. Немцы отправляют другую группу украинцев, но этих мы уже не пропускаем. Не должны любой ценой. Об этом хорошо знают все, от нас зависит, удержат ли украинцы занятую территорию, и удержим ли мы линию обороны вдоль Товаровой.
         Снова слышен плач. Руки бессознательно сжимаются на прикладах винтовок и автоматов. Бить как можно точнее. Ах эти наши винтовки. Мы отдаем себе отчет в ничтожном количестве имеющихся боеприпасов – ни одна пуля не может быть потрачена напрасно. Сможем ли мы вытеснить украинцев из дома. Если они укрепятся лучше, мы на "Бормане" и "Карбохимии" будем отрезаны. У них будет возможность вести обстрел вдоль улицы Вроней, и они смогут нас прикончить.
         Уже какое-то время по нашим окнам палят из противотанкового орудия и из гранатометов, снаряды разрываются под потолком в комнатах. Подпоручик "Казик" старается быть всюду. Сам разносит запасные боеприпасы, при случае ободряет нас и напоминает, чтобы слишком не выставляться. Даже санитарки возле окон и заменили тех, кто ушел. Прибыли парни с Пятой. От них мы узнаем, что должны прийти с огнеметом и поджечь украинцев, потому что по-другому мы не справимся. Мы готовимся к последнему заданию. Если их подожгут, и они будут отступать, мы не можем выпустить ни одного. Немцы уже сориентировались и теперь бьют по нашим позициям еще больше. Однако ребята защищаются ожесточенно. Когда разбивают стену возле одного окна, они переходят к другому, стреляя из дыр, выбитых снарядами из танков и орудий.
         Падает смертельно раненый в голову капрал "Гриф", выносят "Ордона", раненого в живот, который через несколько часов умирает в госпитале. На их позиции "Грей" и "Чабан", несмотря на то, что те на этих местах были убиты. Для них важно только то, что с этих позиций они могут лучше и успешнее стрелять, чем с предыдущих. Убита санитарка "Ворона". Но те, кто остался, сражаются за себя и за тех, кто ушел. Подпоручик "Казик" выкатывает бочку со смолой и, катя ее перед собой почти на середине улицы, лупит по украинцам. Из дома напротив того, где находятся украинцы, "Бедняга" с парнями и огнеметом стараются поджечь украинцев, наконец, им это удается.
Украинцы начинают отступать. У них только один выход – отверстие в стене, выходящее на улицу Товаровую. На этом отверстии концентрируется наш огонь. Их охватывает панический страх. Несколько сдаются, однако остальные стараются прорваться. С нашей стороны нет пощады, тех, которые сдаются, также пускают в расход. Стволы аж обжигают, но отдохнуть нельзя. Никто теперь не обращает внимания на то, что по нам тоже бьют. Пот течет по лицу, но мы не прекращаем огонь. "Сорванец" как обычно стреляет спокойно, и только изредка слышно его крепкое ругательство, что означает, что он промахнулся. Он наш лучший стрелок. Подхорунжий "Зыга" и капрал "Ультор" перебегают на другую сторону Сребрной. У некоторых уже нет боеприпасов.
         Из окна я вижу, как "Ультор" у живого еще украинца вырывает из рук автомат, но очередь из автомата другого валит его, такая же участь встречает и "Зыгу". Недалеко от них падает кто-то из взвода поручика "Мольмара". "Мольмар" за трубой домика руководит своими ребятами. Такое поведение командиров как подпоручика "Казика" и "Мольмара" поддерживает в нас боевой дух. Подхорунжего "Плотину" уже второй раз выбрасывает из комнаты взрывом танкового снаряда, но он упорно возвращается со своим ручным пулеметом на позицию. Постепенно стрельба начинает стихать. Двор, через который перебегали украинцы, услан трупами.
         Атака отбита. Более двадцати трупов украинских солдафонов из формирования СС "Галичина" лежит во дворе.
         Мы спускаемся с позиций мрачные, задумчивые и как бы подавленные. Каждый еще переживает эту атаку. Наши потери велики. Снова возвращается тишина, от которой звенит в ушах. Но на этот раз мы чувствуем себя спокойнее, потому что это затишье после бури.
         Мы у себя на "Бормане", каждый страшно измучен. Хоть нам принесли еду, никто не начинает есть. Каждый о чем-то думает. Любая смерть – это большая потеря. Но для тех, кто знал "Ультора", это потеря невосполнима. "Ультор" был образцом солдата, не обращая внимания на опасность, всегда старался выполнить приказ как можно точнее. В первый день Восстания он повел нас на прорыв до назначенной позиции, а затем руководил обороной дома Товаровая 8. Он всегда первый шел во главе своего отделения в бой. Я знал его еще с конспирации, жил с ним в одном доме. Он всегда готов был заменить товарища во время операции, если кто-то плохо себя чувствовал. Он был очень хорошим товарищем и другом. Теперь он лежал по другую сторону улицы, и мы даже не могли к нему подойти, так как и следующие пять дней. Ему теперь ничего не было нужно, но мы хотели бы хотя бы похоронить его так, как он заслужил.
         "Ультор" был посмертно награжден – Крестом Отважных.




солдаты 3 роты батальона "Леха Желязного" группировки АК "Хробры II"; на корточках второй справа (с повязкой) Казимеж Чаша, псевдоним "Баца"

В плену. Шталаг 344 Ламсдорф

         (записано 2 октября 1979 г.)
         В плен я иду 5.X.1944 г. с отрядом. Я должен обратиться в госпиталь и идти вместе с ними, я включен в списки. Я просто боюсь. Мы столько слышали о том, как немцы приканчивали раненых. Однако смогу ли я идти со всеми? Все еще свежее, это только 15 день как я был ранен. Санитарки снабдили меня тем, что было из медикаментов. У меня немного ваты, марли, и даже бинт не бумажный. Мы выходим вместе, я должен держаться Маленькой Крыси.
         После сбора на площади Казимежа Великого по Желязной мы идем на площадь Керцели, здесь складываем оружие. Немного его парни отдают, а то, что отдают, не годится для использования. У меня нет проблем – у меня нет ничего. Когда я был ранен 20.IX. даже личные вещи пропали, осталось то, что на мне, а также немецкий офицерский плащ на меховой подкладке. Он будет мне служить вместо всего, он длинный, на нем можно спать и накрыться.
         Остановка на Вольской возле костела – Маленкькая Крыся использует ее, чтобы сделать мне перевязку. Однако кровь у меня идет – что будет?
         Мы уже вышли за пределы Варшавы – идем в Ожарув — фабрика кабелей. Шоссе окружено вермахтом – они тоже идут с колоннами. До Ожарова доходим к вечеру. Ребята готовили побег, но в нашей группе ничего из этого не выходит. Слишком светло. Я об этом не думаю, у меня нет никакого укрытия. В лесу какая от меня была бы польза. Правая рука на перевязи, лицо оклеено пластырем.
         Уже вечером нас вводят в фабричный цех. Измученные – ложимся там, где кто может, и так до утра. Только утром мы увидели, как выглядим. Оказалось, что в цеху были рассыпаны разные краски, и мы вышли перепачканные в разные цвета.
         Утром сбор по ротам, по взводам. Маленькая Крыся отвела меня на санитарный пункт, перевязка и предложение остаться там. У них есть несколько коек, есть место, я немного колеблюсь, может, остаться? Маленькая Крыся пошла к нашим. Они стоят в двух шеренгах, женщины отдельно, подставлены вагоны. Кружат разные слухи, куда нас вывозят, одна из наиболее фантастических – что мы должны ехать в нейтральную страну, и там нас интернируют. Другая, что в концентрационный лагерь – это, пожалуй, невозможно. Ведь нас признали комбатантами, и Красный Крест – Международный – знает о нас. Я действительно не знаю, что делать.
         Когда колонна направляется к выходу в направлении вагонов, я присоединяюсь – будь что будет, но вместе с товарищами. Есть Збышек Матусяк "Грей", Зенек Терликовски "Чабан", Казик Лейтхольц "Сорванец", Юзек Терликовски "Негритенок", Янек Лейтхольц "Кукла", Эдвард Швейчевски "Тиф", Эдек Лучиньски "Пингвин", Хенек Вежбовски "Туз", Войтек Курницки "Бичан", это те, с которыми я был знаком еще до войны. Есть ведь и те, с которыми я сражался на одной баррикаде, как Рысек Новицки "Плотина", Ян Ладно "Януш", Рышард Ковальски "Рысь" и наши командиры, поручик "Петр" Вл. Мизельски, сержант "Брюнет" Казимеж Гонсёровски, пожалуй, они меня не бросят, если будет плохо. По дороге к вагонам ко мне подошла молодая девушка и за перевязь вложила буханку хлеба и красивое большое яблоко.
         В вагоны нас грузили по 60, чертовски тесно, все одновременно не могли сесть. Нет ничего, где можно справить нужду. В вагоне душно, только эти маленькие зарешеченные окошки вверху. Сидим посменно.
         Наконец трогаемся. По станциям, которые проезжаем, ориентируемся, что едем в направлении Ченстоховы. Поезд несколько раз останавливается. Хочется пить, мы голодны, хлебом я поделился с Зенеком, Збышеком и другими. В Ченстохове женщинами из ПКК была приготовлена для нас еда, они стояли на перроне с корзинами еды, к сожалению, поезд не остановился. Была, пожалуй, уже вторая половина дня, когда мы остановились в лесу. Кто-то уже слышал выстрелы. Мы вывешиваем бело-красные повязки на решетки вагонов. Если партизаны собираются отбить наш эшелон, то должны знать, где мы. Немцы заметили – велят забрать повязки. Это нас убеждает в том, что это видимо не слухи, что-то в этом есть.
         Снова слышны выстрелы, мы начинаем петь солдатские песни. Ищем способ открыть дверь. И тогда очередь по нашему вагону. Все замолчали – через минуту – с противоположной стороны сначала слабо, а потом громче начинают стонать: Витек Антоневски ранен в правую руку, второй в живот, а третий убит на месте. Надо сделать место, надо их перевязать. Стучим в стены, кричим, что у нас раненые и убитый, но напрасно. Поезд через некоторое время трогается. В вагоне некоторые пытаются ковырять перочинным ножом, чтобы оторвать доски. Сейчас ночь, может, удастся выскочить. К сожалению, вагон сделан исключительно солидно, а выбить нечем. Удалось увеличить только дыру, через которую мы можем справить нужду.
         Утром, когда поезд останавливается, читаем название станции – Ламсдорф – об этой местности я ничего не знаю, не слышал. Немцы ходят вдоль поезда, мы требуем открыть и оказать помощь раненым – в других вагонах есть врачи и санитарки. Вагон открывают, забирают раненых и убитого. Через какое-то время крики "raus", "schnell" выгоняют нас из вагона. Формируется колонна, по бокам немцы с собаками, идем в лагерь. По дороге проходим мимо поселка или деревни. Дети бросают в нас камнями. Мы вынуждены бежать, догонять колонну, на тех, кто отстает, натравливают собак, а ведь не все могут идти так быстро. Некоторые несут какие-то чемоданы, узлы. Такой Ясь Крушевски, очень толстый, бросил уже не только то, что нес в руках, но и снял с себя, идет только в рубашке, и таких много. Я тоже измучен, рана под повязкой жжет, кровоточит, я ослаблен. Первые дни после ранения я ничего не ел, не мог открыть рот. В госпитале через слегка приоткрытые зубы мне выжимали из тюбика сгущенное молоко. Хорошо ли я поступил? А может, лучше было остаться в госпитале или на пункте ПКК в Ожарове. Справлюсь ли я? Мы уже подходили к лагерю, когда два немецких самолета столкнулись в воздухе. Может, летчики засмотрелись, видя такую колонну в разнообразной одежде. Во всяком случае, мы сочли это добрым знаком для нас.
         Мы вошли за колючую проволоку. Конец свободы. Правда, с того момента, как мы вышли из Варшавы, как миновали "Nord Wache" на Желязной, уже в тот момент был конец свободы, но только здесь мы увидели ряды бараков, вокруг высокое заграждение из колючей проволоки, вышки с пулеметами, нацеленными на территорию лагеря. Только тут я это понял.
         Что нас ждет? Как будет? Стоим в колоннах. В бараки не впускают. Раздали первую лагерную еду – пол-литра супа, ломтик темного хлеба и ложка свекольного мармелада. Лагерь разделен на секторы. Офицеров отделили, они в другом секторе. Наши санитарки, девушки-связные тоже отдельно. Капитан Лех Гжибовски не позволил отнять у него саблю, его поведение и на нас влияет благотворно. Даже самые младшие, а есть среди нас и такие, которым по одиннадцать-двенадцать лет, ведут себя как положено солдату. Идет дождь. Всю ночь мы остаемся на плацу, некоторые сидят, другие присели на корточки, кто-то ходит. Первая ночь в лагере. Те, кто остался в развалинах, во дворах и скверах Варшавы, ни о чем не тревожатся, ничего не ждут. "Ультор" Кароль Бэкер, "Гриф" Рышард Ляссота, "Генерал" Мирек Бернацки, подпоручик "Казик" Казимеж Михнёвски, "Зыга", "Войтек" Анджей Розэн-Завадзки, ,,Селяньски", санитарки "Ворона", "Божена" и многие другие – для них все уже позади.
         Уже 8 октября, мы переходим на так называемый "шаберплац" [szaber - мародерство]. Обыск очень тщательный. Немцы забирают у меня плащ, который должен был быть всем, матрасом и одеялом, я остаюсь только в пиджаке. Несмотря на мои просьбы и демонстрацию еще свежих ран, у меня забрали все медикаменты, даже пластыря нет. После обыска мы переходим на территорию с бараками, в которые нас назначили. Помещение с трехэтажными нарами. Збышек Матусяк и Зенек Терликовски берут меня в середину. У них полицейские плащи и одеяла. Будем спать втроем, накрывшись двумя одеялами. После вечерней поверки от одного из товарищей я получаю клеенчатый плащ, а от другого детское одеяльце – собственно говоря, это такое покрывальце с детской кроватки. Нары без тюфяков – это голые доски, на некоторых якобы есть тюфяки с соломой или древесной ватой. Холодно – щели в стенах барака.
         Лагерь граничит с территорией военного аэродрома, ночью был налет союзнических самолетов. Бомбы падали недалеко от лагерных бараков, есть раненые среди пленных. С противоположной стороны лес. В траншеях возле леса лежат несколько десятков тысяч умерших пленных, главным образом русских. С русскими пленными обращаются хуже всего, они выполняют самую плохую, самую тяжелую и самую грязную работу на территории лагеря.
         Не хватает воды. Колодец на территории шталага видимо слишком мелкий. Воду выдают по одной консервной банке на человека. Невозможно умыться. За порядком возле колодца присматривает пожилой немец, но ему это не слишком удается. Он бегает из стороны в сторону со штыком в руке. Замахивается, но никому вреда не причинил. Видимо поэтому он получил от нас прозвище "осечка".
         Поверки — это кошмар. Стоим по несколько часов, невзирая на погоду, нас считают по несколько раз и всегда или слишком мало, или несколько родилось, и снова подсчет. После поверки выдают горячее питье – не всегда горячее – тем более, что его приносят в больших кадках без крышек. В тех же кадках приносят обед, то есть пол-литра супа на человека и две-три картофелины в мундирах. После нескольких дней боев возле этих кадок, потому что всем не хватило – конечно, без еды оставались слабые – была установлена очередность получения. Каждый день другое помещение было первым.
         В бараках клопы, а у нас не только одежные вши, но и лобковые. Сначала мы пытались выбирать их, стоя возле костра раздетыми, но без результата. Наилучшим способом оказалось "бутылирование". Оно заключалось в том, чтобы давить вшей – после нескольких таких процедур трудно было установить, какого цвета была рубашка. Чтобы получить сменную рубашку, я вынужден был продать золотое кольцо, также я получил кусок мыла.
         В лагерь привели группу партизан из группировки "Кампинос", разбитой под Якторовом. Среди них есть несколько парней, которые сбежали, когда нас вели из Варшавы в Ожарув. Партизан немцы оставили на территории "шаберплаца" в землянках. Среди них есть раненые и больные – вообще их состояние хуже, чем наше. Организован сбор одежды для них – среди нас.
         Через несколько дней эту группу перевезли в другой лагерь.
         Через две недели наконец приходит очередь идти в баню. Наконец можно будет помыться. В одном бараке мы оставляем всю одежду для дезинсекции, полотенца тоже нельзя забирать. Нагими идем в другой барак, там происходит стрижка, бритье всех покрытых волосами мест, намазывание дезинфицирующим средством – очень вонючим - и только тогда под душ после получения некоторого количества серого мыла.
         К каждому душу выстраиваются четверо. Воду пускают по команде – конечно, сначала ледяную, через секунду кипяток – вода отключена – намыливание – и команда "wasser" повторяется как вначале, холодная, горячая и конец, кто не успел ополоснуться, тот выходит намыленный. Ждем одежду мокрые на свежем воздухе. После получения одежды оказывается, что вши не только не погибли, но как будто увеличились. Желанная баня оказалась пародией.
         Мы не можем поддаваться, менее выносливые впадают в депрессию, ни на что не реагируют, только поверка, нары, еда, нары и так день за днем. Мы устраиваем прогулки, ходим вокруг бараков, появляются группы декламаторов, оркестр, первые выступления.
         Самые свежие новости о лагерной жизни, а также о том, что происходит на фронтах, можно узнать в уборной.
         Несмотря на отсутствие медицинской помощи и трудные условия мои раны заживают. Доктор "Сова" достал для меня немного бинтов и риванола для промывания. В одном помещении барака устроена палата для больных, там есть тюфяки и торф для обогрева. Мы у себя в бараке сжигаем что только можно, в нарах, на которых мы лежим, остались только необходимые доски.
         Еда становится все хуже. Мы отказываемся есть обед из вонючей брюквы. Этот бунт начали наши женщины.
Из нашего лагеря уже выехали офицеры и женщины. Была выделена группа самых младших пленных до 17 лет. В этой группе и я.
         С частью группы самых младших примерно 250 - 17 или 18 ноября 1944 года мы покидаем лагерь 344 Ламсдорф. В Ламсдорфе у меня был номер 105487/318, едем в лагерь Шталаг IV B Мюльберг.

Шталаг IV B Мюльберг

         (записано 13 декабря 1983 г.)
         До Мюльберга мы добрались 18 или 19 ноября 44 г. На дорогу мы получили сухой паек. Хлеб, маргарин и сардины в масле. На станции в Ламсдорфе снова зарешеченные товарные вагоны, но пожалуй просторней, чем когда мы ехали из Ожарова в лагерь. Тесно стало только когда с нашего вагона слетела крыша, когда мы стояли на путях в Дрездене во время налета, и нас рассадили по другим вагонам. Поскольку некоторые полученный на дорогу провиант съели сразу, они первыми ощутили все последствия этого. Вагон заперт, без места, где можно справить физиологическую нужду. Мы сделали дыру в полу, но во второй половине дня не только те, кто съел сразу весь выданный паек, но даже те, которые распределили его, получили расстройство желудка после этих сардин и масла. Не соблюдали очередность, и результат был таков, что нужду справляли там, где сидели или стояли.
         Когда нас перевели в другие вагоны оказалось, что там все выглядело так же, а было еще теснее. После приезда на место не все были в состоянии идти в лагерь, так были ослаблены этим поносом. Когда мы добрались до лагеря, о нас позаботились польские военнопленные с 1939 года. Они отвели нас в баню, которая по сравнению с баней в Ламсдорфе казалась раем, да и одежда после дезинсекции была после вытряхивания и чистки без насекомых. Мы получили обед в армейских термосах, первую горячую еду за три месяца, потому что я не помню, чтобы и во время Восстания мы получили что-то горячее. До ранения я все время был на передовой, позиции Борман и Хантке на ул. Товаровой, не упоминая кратковременных вылазок на другие, как например: вылазка на площадь Завиши или помощь Старувке во время их прорыва в Средместье.
         В Мюльберге нас опекали пленные других национальностей, собирали для нас продукты. Французы приглашали к себе на обед и дарили, что могли. Они получали посылки из Красного Креста, были уже организованы, а мы были молодыми пленными. В начале пребывания, после получения новых номеров нас обследовали врачи. Только процедурам и массажу врача француза (к сожалению, не помню его фамилии) я обязан тем, что у меня нормальное лицо. Это не была идиллическая жизнь, но по сравнению с Ламсдорфом было гораздо лучше. В лагере IV B я находился около месяца.
         За ненадлежащее поведение, вместе с группой 24 человек я был отправлен на работы в Майсен. Это была работа сначала на керамической фабрике по выкапыванию и погрузке глины на тележки, снятию с конвейера емкостей, в которых обжигались глазурованную плитку и так далее. В феврале нас перевели в ткацкую и прядильную джута. Как на керамической фабрике, так и здесь работа продолжалась по 12 часов с перерывом на обед, с 6 до 18. На керамической фабрике до места работы было относительно близко, около 15 минут пути, а часть из нас работала на месте, потому что наш барак стоял на территории фабрики. Зато когда нас перевели в ткацкую и прядильную джута, мы должны были вставать в 4 утра, чтобы, выходя в 5, успеть к 6-ти на работу. Нелегко было 15-летнему мальчишке выстоять по 12 часов на ногах, в условиях чудовищного грохота ткацких станков и пыли, так что мы часто работали в масках. Передышкой были перерывы, вызванные налетами, когда мы отправлялись в убежища.
         В убежище мы встречались с людьми, вывезенными на работы, поэтому радовались каждому налету. В результате для нас в убежище выделили отдельное помещение, а позже запретили заходить в убежище. Мы могли находиться только в туннеле под фабрикой. В Майсен мы получили первые продовольственные посылки и одежду с надписью на плащах KGF [der Kriegsgefangene – военнопленный (нем.)]. С тех пор мы выглядели довольно прилично. До получения одежды мы выглядели ужасно. Перед выездом на работы у нас забрали штатскую одежду, а мы получили перекрашенное, залатанное обмундирование, пожалуй, еще с первой мировой. Обмундирование от Красного Креста мы подогнали, чтобы выглядеть с шиком, потому что уже то, что мы из Варшавы, обязывало. Когда наш охранник согласился взять нескольких на прогулку в город, выходящие были одеты во все, что только у нас было самого лучшего и красивого o.
         В конце марта, когда приближался фронт с востока, нас эвакуировали пешком с большой группой пленных. Сначала на юг, а потом на запад. После того, как нашу большую эвакуационную колонну несколько раз разбили, уже только группку примерно из 15 пленных освободила Советская Армия. В Польшу мы возвращались только впятером. Остальные перешли на американскую сторону. Возвращались: Роман Лубек "Лиз", Теледзиньски "Неясыть", Зенон Терликовски "Чабан", Збигнев Матусяк "Грей" и я. Из них "Неясыть" погиб в 1946 году, "Чабан" умер от туберкулеза в 1955 г., "Грей" уже 17 лет парализован.


Казимеж Чаша


P.S.

         Казимеж Чаша родился 24 марта 1929 года в Варшаве.




братья Казимеж (слева) и Станислав Чаша 1938 г.

         Во время войны состоял в Союзе Польских Харцеров, и там в 1943 столкнулся с подпольной деятельностью.
         В Варшавском Восстании с 1.VIII.1944 года служил в 1 Округе Армии Крайовой "Радван" группировка "Хробры II"- I батальон "Леха Желазного" 3 рота II взвод. Сражался на территории Средместья Север. 20 сентября 1944 года, во время обстрела Центрального вокзала был ранен. Награжден Крестом Отважных.
         Несмотря на полученные ранения, после Восстания вышел вместе со своим отрядом. Находился в Шталаге 344 Ламсдорф, а затем в IV B-Мюльберг, номер военнопленного 105487.
         Вместе с товарищами по оружию в 60-е годы основал комитет по строительству мемориальной плиты группировки "Хробры II", открытой на Военных Повонзках в середине 70-х годов.
         Работал в Институте Ядерных Исследований в Сверке в Опытной лаборатории уникального оборудования. Был автором многих патентных решений.




Опытная лаборатория уникального оборудования, Институт ядерных исследований в Сверке, первый справа Казимеж Чаша, 70-е годы

         Во время военного положения был репрессирован и вынужден досрочно выйти на пенсию.




встреча ветеранов, справа Казимеж Чаша, 2004 г.

         Увлекался парусным спортом.
         Умер 11 мая 2012 года.

обработка: Пётр Сьмилович

редакция: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова



Copyright © 2019 SPPW 1944. All rights reserved.